Сталинград

На таком ограниченном пространстве солдаты постигали реальность войны в трех измерениях. Большую опасность представляли засевшие в высоких зданиях снайперы. Приходилось страшиться авиации – не только противника, но и собственной. При налетах люфтваффе немецкие пехотинцы бросались в укрытие точно так же, как это делали бойцы Красной армии. Всегда существовала опасность того, что германский ас не разглядит красные флаги с черной свастикой в белом круге, расстеленные на земле для обозначения своих позиций. Немцам нередко приходилось пускать сигнальные ракеты, чтобы показать, где они находятся.

В этой преисподней можно было оглохнуть. «Воздух наполнен, – написал один из офицеров-танкистов, – адским завыванием пикирующих бомбардировщиков, грохотом орудий, ревом двигателей и лязгом гусениц, визгом реактивных снарядов из “сталинских орга́нов”, непрерывным треском автоматных очередей, и постоянно чувствуется жар от пылающих по всему городу пожаров».[305]

И плюс ко всему этому отовсюду слышались крики и стоны раненых. «Это были не человеческие звуки, – писал в своем дневнике один немецкий военнослужащий, – а тупые крики страдающего дикого животного».[306]

Тоска по дому в такой обстановке подчас становилась просто невыносимой. «Дом далеко. О, прекрасный дом… – писал с грустью немецкий пехотинец. – Только теперь мы понимаем в полной мере, какой же он замечательный».[307]

Напротив, русские защитники города, видимо, воспринимали тоску по дому как непозволительную роскошь. «Здравствуй, дорогая моя Полина! – писал 17 сентября своей жене неизвестный красноармеец. – Я жив и здоров. Никто не знает, что будет дальше, но поживем – увидим. Война тяжелая. Из военных сводок тебе известно, что происходит на фронте. Задача каждого бойца простая: уничтожить как можно больше фрицев, после чего погнать их на запад. Я очень скучаю по тебе, но тут ничего не поделаешь, поскольку нас разделяет несколько тысяч километров».[308] А 23 сентября красноармеец по имени Сергей написал своей жене Леле просто: «Немец не устоит против нас».[309]

И ни слова о доме.

18 сентября безрезультатно завершилась очередная попытка наступления трех советских армий на северный фланг 6-й армии. Быстрая перегруппировка эскадрилий люфтваффе, а также контратаки 14-го танкового корпуса в условиях открытой степи оказались более чем эффективными. На следующий день русским тоже не сопутствовала удача. По большому счету, цена была слишком высока – 62-я армия всего лишь на два дня оказалась избавлена от ударов с воздуха. Чуйков, понимая, что немецкий натиск не ослабнет, приказал переправиться через Волгу 284-й стрелковой дивизии полковника Батюка, в которой служили в основном сибиряки. Он оставил это соединение в резерве под Мамаевым курганом, на случай если немцы закрепятся в районе центральной пристани, а потом ударят на север вдоль берега, попытавшись обойти его армию сзади. Утром 27 сентября, всего через несколько часов после того, как последние сибиряки Батюка переправились на правый берег Волги, дивизии уже пришлось вступить в бой – перед ней была поставлена задача выбить немцев с центральной пристани и соединиться с войсками, оказавшимися изолированными южнее Царицы. Однако дивизии вермахта, хоть и понесли большие потери, наступление отразили. В тот же день (это, кстати, был день рождения Паулюса – ему исполнилось 52 года) немцам наконец удалось создать широкий коридор, отрезавший левое крыло 62-й армии, южнее устья Царицы.

Со свойственным им педантизмом германские части продолжали попытки подавить сопротивление в южном секторе Сталинграда. Через два дня им удалось прорваться в центр города. Две милицейские бригады, к тому времени оставшиеся практически без боеприпасов и продовольствия, впали в панику. Однако больше бойцов испугались командиры. Из донесения штаба Сталинградского фронта в Москву, Щербакову, известно, что командир 42-й особой бригады «оставил линию обороны, сделав вид, будто ему нужно посоветоваться со штабом армии».[310] То же самое произошло в 92-й особой бригаде, несмотря на то что она была усилена морской пехотой. 26 сентября командир и начальник политотдела вместе со всем штабом покинули позиции, также заявив, что им нужно обсудить ситуацию с вышестоящим начальством, однако на самом деле они укрылись на острове Голодный посередине Волги. Когда на следующее утро солдаты узнали о том, что командир их бросил, многие кинулись на берег и стали строить плоты для себя.[311] Кто-то попытался переправиться на Голодный на стволах деревьев и даже просто вплавь. Увидев эти отчаянные попытки бегства, немцы открыли огонь из орудий и минометов, и часть красноармейцев была убита прямо в воде.