Сталинград

Настоящие зенитные батареи также усовершенствовали тактику. Пилоты люфтваффе начинали свои рейды на высоте от 1200 до 1500 метров. Приблизившись к цели, они под углом 70 градусов с воем входили в пике, а выходили из него на высоте чуть меньше 600 метров. Стрельба по ним непосредственно в тот момент, когда самолеты неслись к земле, была пустой тратой снарядов, поэтому зенитчики научились ставить заградительный огонь в тех точках, где машины должны были войти в пике или начать выходить из него.

Еще одну «новацию» придумал Василий Зайцев, вскоре ставший одним из самых прославленных снайперов армии, обороняющей Сталинград. Установив снятый со своей снайперской винтовки оптический прицел на противотанковое ружье, Зайцев расстреливал немецкие пулеметные расчеты, пуская мощный заряд точно в амбразуру.

Славы можно добиться и с помощью обычного оружия. Бездыко, ас-минометчик из дивизии Батюка, прославился тем, что успевал выпустить шестую мину, пока первая еще не упала на землю. Подобные рассказы распространялись по армии, чтобы вызвать уважение к героям и стремление подражать им. В 62-й армии было очень популярно выражение: «Береги оружие как зеницу ока».[337]

Сталинградские «гарнизоны» (в них входили и женщины – санитарки и связистки), удерживающие укрепленные здания, мужественно переносили испытания, выпавшие на их долю. Оставаясь по нескольку дней отрезанными от своих, все они терпели большие лишения. Им приходилось дышать пылью и дымом, страдать от голода и, что гораздо страшнее, от жажды. Водопровод в городе не работал с августа – тогда в ходе бомбардировок были разрушены насосные станции. Зная, как опасно пить грязную воду, солдаты в отчаянии стреляли по водопроводным трубам в надежде извлечь из них хоть несколько капель чистой влаги.

Трудно оказалось снабжать продовольствием и войска на передовых позициях. В одной противотанковой батарее был повар из казанских татар, который наполнял огромную армейскую флягу чаем или супом, привязывал ее к спине и под огнем полз на позиции. Если во флягу попадали пуля или осколок, несчастного повара с ног до головы обливало горячей жидкостью. Позднее, когда ударили настоящие морозы, чай и суп стали замерзать, и повар, возвращавшийся назад, часто весь был покрыт сосульками.[338]

Четкой линии фронта не было. При глубине обороны, местами не превышающей нескольких сотен метров, штабы оказывались почти такими же уязвимыми, как и передовые позиции. «Разрывы снарядов над нашим командным пунктом стали обычным делом, – писал своему другу из госпиталя полковник Тимофей Вишневский, командир артиллерийского дивизиона 62-й армии. – Когда я покидал блиндаж, повсюду слышались автоматные очереди. Казалось, что немцы вокруг нас».[339] Случай, о котором упоминает Вишневский, был неординарным даже во всем этом хаосе. Тогда немецкий танк подъехал вплотную к выходу из штаба и перегородил единственный выход из него. Вишневский и его офицеры сумели прорыть лаз до оврага с противоположной стороны и вылезти из блиндажа. Полковник в этот день был тяжело ранен. «Мое лицо полностью обезображено, – сокрушался он. – Теперь успеха у женщин мне не видать».

Немецким командным пунктам в сентябре и октябре почти ничего не угрожало. Метровый слой земли поверх бревенчатого наката служил надежной защитой даже от «катюш». Единственной реальной опасностью было прямое попадание крупнокалиберного снаряда с противоположного берега Волги. Командиры дивизий и полков устраивались с максимальным комфортом. Нередко рядом с ящиком марочного вина или коньяка, привезенного из Франции, стоял патефон. Правда, было душно, поэтому некоторые офицеры надевали вместо форменных брюк спортивные или даже теннисные шорты. К тому же их обмундирование кишело паразитами.

Совсем иными были условия жизни немецких солдат. С приближением опасного темного времени суток они желали друг другу не «доброй ночи», а «безопасной ночи». Утром солдаты выбирались на улицу, промерзшие до костей, и старались хоть немного согреться, поймав на дне окопа скупые лучи осеннего солнца. Радуясь, что ночь миновала, немцы начинали выкрикивать угрозы и оскорбления. «Русские, ваше время вышло!» или «Эй, рус, буль-буль, сдавайся!». Им постоянно хотелось сбросить советские войска в Волгу, где те потонут, как объятое паникой стадо.

Во время передышек между боями красноармейцы тоже стремились погреться на солнце, там, где их не мог достать огонь вражеских снайперов. Окопы нередко напоминали «мастерские жестянщика»: из гильз от снарядов с помощью тряпки, выполнявшей роль фитиля, мастерили керосиновые лампы, а из гильз от патронов делали зажигалки. Бойцы очень страдали из-за скудного пайка махорки. Знатоки утверждали, что хорошие самокрутки получаются только из газетной бумаги, и ни из какой другой. Считалось, что типографская краска придает махорке особый вкус. «Курить в бою можно, – заявил Симонову один солдат, наводчик противотанкового ружья. – Вот промахнуться по цели нельзя. Промахнешься один раз – и больше уже никогда не затянешься самокруткой».