Сталинград

Комиссар смутился, пожевал губами, отведя глаза, а лицо его очень быстро залилось краской.

Занявший место геройски погибшего в боях за высоту Карпова Афанасия Михайловича, Малофеев чудеса храбрости не проявляет, но и труса не празднует. Дерется крепко – в одном из боев лично встал к «максиму», выкосив с десяток фрицев точной стрельбой! Но в то же время не любит напрасного риска – последнее, кстати, вызывает у меня скрытое одобрение.

Новый военрук – человек простой, так сказать, от сохи. Но в то же время благодаря своей простоте он кажется более доступным бойцам, в большинстве своем вчерашним крестьянам-колхозникам и рабочим. По крайней мере, более доступным, чем я сам. В мудрое управление партии комиссар верит безоговорочно, как и в полную и решительную победу над нацистами, и его крепкая вера передается бойцам, что также весьма и весьма неплохо. А главное, он не лезет мне под руку, не мешает организовывать тренировки бойцов, не мешает окапываться, не лезет с обсуждением целесообразности тех или иных моих приказов. Мы ведь, считай, уже всю высоту изрыли окопами! Другой мог бы и забурчать. Но Дмитрий Иванович берет свое здесь и сейчас, находясь на наблюдательном пункте моего родного, первого батальона. Уж очень неуверенно себя чувствует комиссар, наглядевшись на результаты обстрелов предыдущих дней… Да, очередная артиллерийская подготовка фашистов уже началась, и этот день обещает быть столь же долгим и тяжелым, как и предыдущие трое суток, начиная с 29 сентября…

Ночной штурм, предпринятый отдельным немецким взводом, стал одним из последних боевых эпизодов, потребовавших моего личного участия. Начавшийся 28 августа штурм высоты проходил без остатков первого батальона, выведенных Грущенко в резерв – и слава богу, что мне не довелось принять участие в мясорубке этих тяжелых лобовых атак!

О чем вообще вести речь, если в бою погиб командир второго батальона Василий Артемович Артюшенко, а вместе с ним и комиссар полка Афанасий Михайлович Карпов?! Последний, видя, что люди залегли перед пулеметами, приказал одному из танковых экипажей идти вперед, лично забравшись в обреченную «коробочку». Что же, справедливо: коли посылаешь людей на смерть, то будь готов разделить их судьбу… Танк раздавил несколько огневых точек, после чего получил болванку в борт, однако командиры, видя, что огонь «машингеверов» ослабел, сумели поднять бойцов и ворваться в немецкие траншеи. Говорят, рукопашка там была жаркой… Ну а комиссар умер от полученных ран.

Да что там говорить, если в боях был тяжело ранен даже сам комполка Грущенко и его заместитель капитан Николай Александрович Аричев! Учитывая же, что начальник штаба капитан Николай Петрович Белов был ранен еще раньше, потеряв глаз 24 августа (он еще какое-то время оставался в строю, но затем его отправили в госпиталь), обескровленный полк, все же занявший высоту, был фактически обезглавлен. И Грущенко, перед тем как его эвакуировали, назначил меня своим исполняющим обязанности…

Что же, я принял полк и принялся энергично налаживать оборону на занятой высоте, заваливая руководство просьбами о пополнении и усилении огневыми средствами. Действовал по принципу «проси по максимуму, может, что и дадут» и едва не был снят с должности новым начальником, командиром соседней, 149-й отдельной стрелковой бригады, подполковником Василием Александровичем Болвиновым. Мой полк оказался на стыке двух бригад, 115-й и 149-й осбр, при этом в оперативном подчинении его передали как раз Болвинову. Собственно, его я достал настолько, что подполковник реально захотел меня снять, однако бюрократическая путаница помешала ему сделать это быстро.

Начавшееся 18 сентября наступление на север, навстречу частям 66-й армии (последние, в свою очередь, пытались прорваться к окруженной 62-й генерала Чуйкова), расставило все по своим местам. Первый батальон Сиделева (его я хоть и крепко журил за потери 27 августа, но, подучив, двинул на повышение за смелость и волевой характер) сумел занять курганы севернее нашей высоты. При этом потери в нем были гораздо меньшими, чем во втором батальоне бригады, действующей справа. Болвинов, человек пусть и резкий, но ценящий солдатские жизни, а также инициативу в подчиненных (и сам являющийся неплохим тактиком), наши успехи оценил, и позже у меня с ним сложились вполне нормальные рабочие отношения.