Сталинградская Богородица

Рундштедт просил разрешения отойти на старые позиции Миус-фронта. Гитлер запретил, требовал бороться за Ростов. Однако в голых степях немцам было худо. Советская конница и пехота клевали их с разных сторон, обтекали, перехватывая дороги в тыл. Танки оставались без горючего и снарядов, их пришлось бросать. Рундштедт не послушался фюрера, предписал отходить. Гитлер вспылил и отстранил его. Назначил командовать группой армий «Юг» Рейхенау. Но когда новый командующий изучил обстановку, он счел приказ своего предшественника самым разумным. Распорядился отступить на линию Миус-фронта. Русские двинулись было преследовать, но понастроенные здесь доты и дзоты хлестанули их ливнями свинца. Атаки захлебнулись.

А на севере советская группировка, созданная в ходе боев под Тихвином, была реорганизована в новый, Волховский фронт под командованием Мерецкова. Ему тоже приказали нанести контрудар. Бои разыгрались очень тяжелые. Наши части бросались в атаки, силились зажать врага с флангов. Но и немцы с испанцами держались стойко. Их оттесняли большой кровью, шаг за шагом. И все-таки дожали. Стала явно обозначаться угроза обхода, и неприятели сломались. Начали отходить, бросили Тихвин. Фон Лееб рассудил, что от попытки соединиться с финнами приходится отказаться, а удерживать леса и болота не имеет смысла. Приказал отводить войска на старую укрепленную линию по р. Волхов.

Ни Лееба, ни Рейхенау Гитлер не наказал. Было не до них. Все внимание ставки фюрера приковала Москва. Если с юга Гудериана попятили, то с севера немцы все-таки продвинулись к Дмитрову и Яхроме, овладели Клином и Солнечногорском. Били пушки и горели танки у деревни Крюково возле нынешнего Зеленограда. А группа мотоциклистов проскочила даже в Химки. По ступенькам командных инстанций прыгали наверх последние бравурные доклады. Хотя к этому моменту шансов взять Москву у неприятелей уже не было. На пути у них были взорваны водоспуски Истринского, Иваньковского водохранилищ, шлюзы канала Москва – Волга. А под прикрытием разлившихся искусственных морей и изнемогающих фронтовых частей Верховное главнокомандование развернуло пять свежих полнокровных армий.

Две из них было выдвинуто, чтобы усилить шатающуюся оборону. 1-я Ударная и 20-я вступили в схватку под Дмитровом и Яхромой, отшвырнули врага. Еще три армии выжидали в резерве. Гитлеровцы снова попытались маневрировать, переменить направление удара. Переводили поредевшие танковые корпуса на Киевское шоссе, сунулись прорываться под Апрелевкой. Но Жуков уже уловил момент – противник выдохся, запросил у Сталина разрешение на общее контрнаступление. Существует поверье, что одним из главных небесных защитников Москвы и всей Руси является святой благоверный князь Александр Невский. Ему молились в бедствиях татарских нашествий, в смертельных столкновениях с поляками, шведами, французами. И разве не знаменательно, что наступление советских войск началось в день святого Александра Невского, 6 декабря!

Накануне, 5-го, поднялись в атаки армии Калининского фронта. Они поредели в боях, у них не хватало танков, артиллерии. Но неприятельское командование встревожилось, принялось передергивать резервы к Твери. А 6-го включились основные силы, Западный фронт и правое крыло Юго-Западного. Налегли мощно, решительно, германские боевые порядки сразу затрещали по швам. Кстати, только теперь, в декабре, грянули настоящие морозы. Замерзали радиаторы машин, смазка немецких танков. Хотя и советским войскам морозы доставили очень много неприятностей. Застревали и не заводились машины. Многие солдаты обмораживались – ведь продвигаться приходилось по открытому пространству, немцы пожгли все деревни.

8 декабря Гитлер приказал переходить к обороне, но было поздно. Фронт уже прорвали в нескольких местах. Группировка противника в Клину очутилась в полуокружении, ее обтекали с флангов, и немцы бросили город. Старый солдат Конопля, воевавший в 1914-м, партизанивший в 1918-м и тяжело раненный в атаке на Клин, говорил военному корреспонденту Борису Полевому: «Я этой самой минуты, когда мы его тут попятим, будто праздника Христова ждал. Все думал: доживу до того светлого дня или раньше убьют? А шибко ведь хочется жить. А вот, товарищ майор, и дожил. Вперед пошли. Смерть-то что! Я с ней третью войну под одной шинелькой сплю. Мне бы только глазком глянуть, как он, германец, третий раз от нас почешет…» [98].