Сталинградцы

— Возьми, Петровна, ребятам подаришь.

Придут с Мамаева ребятки, — кто газету нам растолкует, а потом письма, полученные из дому, начнут вслух читать. За один час во всех краях побываешь. Любила я такие письма слушать. Многие бойцы свои письма давали Наде на сохранение. Был у неё ученический портфель. Бойцы называли его «почтой». Надя из этой «почты» доставала бойцам и бумагу и карандаши.

Никогда я не забуду Яшу-забавника. Из-под Касторной он был. Как начнет ворожить: и в какой день победа будет и что кому на роду написано — всё расскажет. Товарищи Яшу называли кочколазом. Был он разведчиком и всегда за кочками прятался. Маленький, толстенький, а увёртливый. А я его называла «Яша лучше всех».

Был ещё Федя Настин. Как-то уже зимой пришёл к нам в будку и говорит мне по секрету:

— Сшей мне, мать, из шубы валенки, чтобы на ноги полезли.

Ранили его в ногу, пятка и распухла. Он и валенки обуть не может. Врачи его к нам прислали и приказали строго-настрого сидеть, пока рана не заживет. Ну, а Федя сам себе врачом был. Пришлось мне ему по его заказу валенки шить. А он, как стемнело, надел автомат через плечо и захромал. Вместо лечения опять на передовую пошёл — на Мамаев курган. Как ранят его, бывало, придёт, посидит в будке, а потом снова уходит. Больше всего он боялся, как бы его на тот берег не отправили. Я его всегда называла «Федей непослушным». Когда мы с ним, после того как немцев под Сталинградом разбили, прощались, он говорил: «Ну, теперь война не страшна. Раз в Сталинграде не убили — значит всюду жив буду». У самого и руки и ноги все перевязаны, а он смеётся и других веселит.

Одного национала помню — такой хорошенький, черноглазый; ранили его в самый локоть. Больно ему было, у него от боли слёзы текли; всё кричал: «Милый мой жён!» Не думала я, что такой молоденький, а уже женатый. А ещё один у нас лежал, звали мы его Ванюшей. Только прибыл он в Сталинград, как на следующий же день на Мамаевом кургане ранили его в голову. Он всё говорил: «Я буду жить, я не умру». Горевал, что мало пришлось ему повоевать. Уж очень. трогательный был. Надюша вместе с санитарами на одеяле отнесли его к переправе.

В политотделе одного бойца «павлином» звали. Так и не знаю я— фамилия у него была такая или прозвище. Выхожу я однажды с вёдрами за водой, к земле пригибаюсь; вдруг слышу кто-то стонет невдалеке. Подошла я поближе, а человек с земли кричит: «Пристрелите меня». Смотрю я — «павлин!» Оказывается, только что ранило его. Бросила я вёдра, поднять его хочу, а он, бедняга, вырывается и немцев на чём свет стоит клянёт.

Оказывается, человеку не всё равно, где кровь пролить. Только и беспокоились бойцы, чтобы их в тылу не убили и не ранили; мол, обидно здесь погибать; уж если гибнуть, так — на передовой. А ведь сказать по правде, какая уж особая разница была; ведь и берег был весь воронками изрыт.

Тут настали самые трудные дни. Волга долго не вставала. Лёд пошел, много лодок побил. С хлебом стало хуже. И уж махорочкой не могла я ребят угощать. И Надюша моя словно зачахла, притихла, вся пожелтела. Стали ее желтоусым цыпленком звать. Врачи определили желтуху; лечили ее лучше, чем в больнице. А бойцы целый мешок сухарей принесли, говорят:

— Вот, мать, трофеи.

Бывали в нашей жизни и большие праздники. Как-то прибыли к нам повара, всякой всячины навезли. Я вместе с ними двое суток готовила; они пельмени накрутили, а я пирожки напекла. На свадьбу так много не готовили. Студень по всей посуде разлили, из свежей рыбы уху сварили. Убрали нашу будку плакатами разными, стол красной материей застлали. Пришли к нам в будку начальники, и с разных сторон бойцы потянулись. Стали они себя в порядок приводить. Тут стрельба кругом, а они сапоги начищают, в зеркальце смотрятся, наодеколонились все; и мне на них смотреть было радостно. Самые лучшие герои славной нашей 62-й армии собрались. И пришлось мне видеть, как этим героям ордена вручали. Привинчивают ордена — новенькие, блестящие — к своим запылённым гимнастёркам, а у самих и руки трясутся и в глазах радость. А потом они говорили речи короткие. Молодцы такие! И я их всех поздравляла. Понравилось мне, что хоть и водочку пили на радостях, а никто плохого слова не сказал. Смотрю на них и думаю: «Правильно мы с Надюшей сделали, что здесь остались».

Мы тогда вместе с бойцами общим духом жили — бойцы были рады, и мы радовались. Им плохо — и нам трудно.

Когда наступление началось, настроение у всех стало повышенное. Большие пополнения к нам на берег прибывали. Совсем рядом с нашим белым домиком батарею установили.

Прибыли к нам моряки. Разговор был, что с Дальнего Востока они. На дворе стужа, они куртки свои расстегнут, а под куртками — одни тельняшки. Узнали они, что Наденька моя — мастерица платки вышивать, стали ей платки заказывать; требовали, чтобы на всех углах платочка якоря были вышиты.