Сталинъюгенд

— А что в этом плохого? Это родной язык моего отца, да и поступать я собираюсь в иняз. Вот вы же знаете английский в совершенстве, и это вам по работе помогало!

— Молодец. Обстоятельно на жизнь смотришь. Одно неясно, почему ты в этой организации оказался с таким подходом к делу?

— Марк Соломонович, как вы не поймёте, — мы дурачились и ни о каких фашистах не думали. Из всех только у Вовки блажь с немецкими названиями в башке засела, но это всё несерьёзно. Мы что, не знали, кто такой Гитлер? Да если, не дай бог, он бы нас захватил в плен, почти всех сразу же и повесил.

— Это почему же?

— Как почему? Что, по-вашему, детей Микояна или племянника товарища Сталина он бы пожалел?

— Нет, не пожалел.

— Но ведь и у других одноклассников отцы занимают большие посты при советской власти. Из всех нас только мои родители фашистов бы не заинтересовали.

— Зря так думаешь.

— Почему?

— Не знаю, как мама?… Она у тебя еврейка?

— Нет.

— Ну, тогда твой отец привлёк бы пристальное внимание немцев — он ведь еврей.

— Был.

— Извини.

— А почему вы решили, что мой отец был евреем?

— Да потому, что твой дядя еврей — я о нем слышал, работая в наркомате. Пойми, для фашистов не важно, жив отец или нет, а важно, что ты наполовину еврей.

— Я этим не интересовался — у нас в школе такой вопрос даже и не обсуждался[17].

— Зато фашисты бы его подняли! Нет, Арманд, всё не так просто. Что там о вас Гитлер подумал бы — это ещё вопрос. А вот Шахурина наверняка кто-то подучил — случайно такие мысли в голову не приходят.

— Кто мог?

— Откуда мне знать? Я же с вами не общался.

— Да никто его не учил!

— Не держали бы вас здесь, тем более с такими родителями, если бы это было несерьёзно. Володю направлял какой-то духовный наставник, а через него и до вас добраться решил.

— Сомневаюсь.

— Увидишь. Следствие его обязательно выявит. Когда этот шпион сознается, выяснится, что ему про вас хорошо известно и он уже готовился к вербовке — это вам повезло, что Шахурин застрелился. Сейчас я думаю: вы легко отделаетесь, сказав, что, мол, верим — был такой, но на нас влияние не успел оказать.

— Интересно, как мы на него покажем, если в глаза его не видели и слыхом о нём не слыхивали?

— А вам предъявят. Вспомни, у меня очень похожая картина случилась, и, когда я подтвердил всё, и без меня известное органам, следователь так и сказал: «Теперь, Познер, можешь твёрдо рассчитывать на снисхождение пролетарского суда».

— Не знаю, Марк Соломонович, может, вы и правы, только я ничего из головы выдумывать не стану. Конечно, если объяснят, что был шпион, — другое дело.

— Докажут, не сомневайся — докажут.

На следующий день, наседка Познер отчитывался перед главкумом тюрьмы Столяровым.

— Товарищ майор, в целом считаю, что задание выполнено. Я уверен — Хаммер подтвердит наличие взрослого руководителя, если ему показать письменное признание этого человека.

— Больно ты шустрый. Ничего этого не следует из ваших бесед. Конечно, сдвиги есть, и он зреет для такого решения, но с ним ещё надо работать и работать.

— Мне бы хоть на недельку домой — по жене соскучился.

— Можно подумать — мы тебя на ночные допросы мало вызываем, а ты всё недоволен.

— За это спасибо, но ведь приходишь среди ночи, уходишь чуть свет — ни понежиться, ни отдохнуть.

— Терпи, ответственное задание. Хаммер — интеллигент. У нас для него такого второго, как ты, сейчас под рукой нет. Вопрос, как дело пойдёт? Будет затягиваться — мы вас перетасуем. Тогда дам пару дней дома отлежаться. Об этом всё, больше не канючь, и смотри, если Хаммер взбрыкнёт — три шкуры спущу.

* * *

— Обвиняемый Реденс, мы внимательно проанализировали твои предыдущие показания. Складывается мнение не в твою пользу. Ты совсем не хочешь помочь органам госбезопасности.

— Лев Емельянович! Я уже на четвёртом допросе. Рассказал абсолютно все, что помню. Ну, нечего мне добавить. Я не понимаю, что мы такого делали, чтобы нас за это арестовали?

— Вы преклонялись перед Гитлером.

— Это неправда. У нас ничего подобного в мыслях не было.

— Не препирайся. Это уже доказано следствием, и теперь наша задача — выяснить, кто вами руководил?

— Шахурин.

— Хватит. Какой Шахурин? Шахурина подучили. Отвечай — кто?

— Да что вы заладили: «Подучили, подучили»? Я об этом ничего не знаю! Я уже два месяца в тюрьме. Когда вы меня отпустите? Остальные уже в школу ходят.

— Не шуми, ты здесь по-прежнему не один. И никто вас пока выпускать не собирается.

— А товарищ Сталин знает, что вы меня арестовали?

— Ты это брось! Кому надо, тот знает.

— Я уверен, что Он не знает. Так же и с моим отцом — это вы подстроили, чтобы его арестовали, и наврали всё Иосифу Виссарионовичу. А сейчас хотите, используя меня, бросить тень ещё выше?

Услышав это, Влодзимирский похолодел — не от рассуждений юнца, а от того, как среагирует непредсказуемый товарищ Сталин на такое высказывание «племянника». Это надо было срочно довести до Меркулова, и генерал свернул допрос.

— Успокойтесь, Реденс. Мы разберёмся. Если не виноваты — выпустим. Ждите пока.