Сталинский 37-й. Лабиринты заговоров

Рассуждая о причинах, приведших обвиняемых на скамью подсудимых, Фейхтвангер отмечает, что «большинство из этих обвиняемых были в первую очередь конспираторами, революционерами, бунтовщиками и сторонниками переворота – в этом было их призвание... К тому же они верили в Троцкого... не следует забывать о личной заинтересованности обвиняемых в перевороте. Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены.

Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал ни одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право; никто из них, например, не входил в состав «Политического Бюро»... Они были в некотором смысле разжалованы, и «никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны», говорит Радек, которому это должно быть хорошо известно».

Почему обвиняемые на этом и других процессах так откровенно и подробно делали признания? Объяснения.этому наиболее сжато сформулировал Муралов. Он восемь месяцев отрицал свою вину, но, когда другие подследственные стали давать следствию подробную информацию, 5 декабря он тоже сознался.

Муралов признался на процессе: «Хотя я и не считал директиву Троцкого о терроре и вредительстве правильной, все же мне казалось морально недопустимым изменить ему. Но, наконец, когда от него стали отходить остальные – одни честно, другие не честно – я сказал себе... должен ли я оставаться таким святым? Для меня это было решающим, и я сказал: ладно, иду и показываю всю правду».

Во время судебного разбирательства тема вредительства и намерения по физическому устранению руководителей Советского государства не стали сенсацией. Не являлось особенностью дела и то, что, как и на предыдущем процессе террористов 1936 года, подавляющее большинство обвиняемых составляли люди еврейской нации.

И все-таки новое в намерениях заговорщиков прозвучало. Это выразилось в оглашении фактов о том, что планы Троцкого были обусловлены приходом в Германии к власти Гитлера. Горевший незатухающей, патологической ненавистью к Сталину, он строил свои замыслы, исходя из вновь открывшихся перспектив. В Гитлере Троцкий видел союзника, способного принести ему власть. На это он стал ориентировать своих приверженцев, призывая их, в случае войны, занять пораженческую позицию.

На вечернем заседании 23 января 1937 года, при допросе Пятакова государственным обвинителем А.Я. Вышинским, Пятаков говорил: «Помню, в этой директиве Троцкий говорил, что без необходимой поддержки со стороны иностранных государств правительство блока не может ни прийти к власти, ни удержаться у власти.

Поэтому речь идет о необходимости соответствующего предварительного соглашения с наиболее агрессивными иностранными государствами, такими, какими являются Германия и Япония, и что им, Троцким, со своей стороны соответствующие шаги уже предприняты

...»

Пятаков рассказывал составу суда: «Примерно к концу 1935 года Радек получил обстоятельное письмо - инструкцию от Троцкого. Троцкий в этой директиве поставил два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант – это возможность прихода до войны и второй вариант – во время войны.

Первый вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил, концентрированного террористического удара. Он имел ввиду одновременное совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и Советского государства и, конечно, в первую очередь против Сталина и ближайших его помощников.

Второй вариант, который был с точки зрения Троцкого более вероятным, – это военное поражение. Так как воина по его словам, неизбежна, и притом в самое ближайшее время, война прежде всего с Германией, а возможно, и с Японией, следовательно, речь идет о том, чтобы путем соответствующего соглашения с правительствами этих стран добиться благоприятного отношения к приходу блока к власти, а значит, рядом уступок этим странам на заранее договоренных условиях получить соответствующую поддержку, чтобы удержаться у власти

.

Но так как здесь был очень остро поставлен вопрос о пораженчестве, о военном вредительстве, о нанесении чувствительных ударов в тылу и в армии во время воины, то у Радека и у меня это вызвало большое беспокойство.

Нам казалось, что такая ставка Троцкого на неизбежность поражения объясняется в значительной мере его оторванностью и незнанием конкретных условии, незнанием того, что собою представляет Красная Армия, и что у него поэтому такие иллюзии. Это привело меня и Радека к необходимости попытаться встретиться с Троцким».

Государственный обвинитель заострил внимание подсудимого на датах поступления писем-директив Троцкого. И Радек пояснил: «Одно письмо – в апреле 1934 года, второе – в декабре 1935 года...