Стальной остров

Очнувшись, решил, что видит сон: он шел сквозь толпу длинношеих уродов в масках, с граблеподоными ручищами, с огромными, как ножи, когтями. Он шел по огромному помещению. По бокам возвышались ребристые двигатели, усердно работавшие, а этажом выше, под потолком этого ангара, на ажурных перекладинах лепились бурые от ржавчины цилиндры цистерн.

Он ощущал, как хлюпает кашеподобная гниль, доходящая почти до колена, как куски тухлого мяса липнут к одежде; слышал, как подвывают монстроуроды, и не мог что-либо сделать, не мог пошевелить и пальцем.

«Живой?»

Тишина.

«Живой, твою мать?!»

Снова тишина.

«Сука ты паразитская, куда ты меня ведешь?!»

Макар бился в клетке внутри собственной головы, но шел прямиком к громадной охапке тряпья, разодранной одежды, мешков, матрацев, шкур, сложенных наподобие куриного гнезда. И лишь когда до «гнезда» оставалось несколько метров, Макар смог рассмотреть Ее: та самая мохнатая обезьяна-гигантопитек из видения. Та же здоровенная зубастая пасть, длинная шея. Очень похожа на тварь, плывшую на ките, только нет рогатой короны, и вторая пара рук какая-то усохшая. Тварь сидела на троне из тряпья и ждала.

Это была его смерть, его «большая цель» и конец путешествия, Макар это понимал. Понимал, но смириться, после всего, попросту не мог:

«Ну, ответь же мне, Живой?! Хренов гриб, падла, блядь, паразит!»

Макар остановился, подойдя к местной царице вплотную. Вблизи она была еще страшнее и больше, метра три в высоту, минимум. Сквозь буро-седую жидкую шерсть на шкуре, помимо привычных жгутов толстых вен, виднелась нездоровая желтая поросль, словно эта горилла проросла мхом или лишайником.

Горилла приблизила морду, испещренную многочисленными шрамами, гноящимися волдырями, вплотную к Макару, от нее шли упругие волны страха, вони разложения, боли, тепла, безумия и чего-то неуловимого, давно забытого, нежного, будто мать наконец встретила давно потерянного ребенка. Глупо? Наверное. Но Макар именно так ощущал творившееся в своей голове. Макар решил, что Живой сдал его, подчинился зову Матки.

Королева паразитов долго смотрела ему в глаза, а затем обняла огромными ручищами, прижала к себе. Твари, окружившие гнездо, ухали, наверняка что-то торжественное, а Макар в какой-то момент забылся, отбросил два с лишком десятка лет тяжести и лишений, и снова ощутил себя во Владивостоке, дома, стал маленьким ребенком в объятьях матери. Безграничное счастье заполнило душу Макара. Он снова с семьей.

Макар плавал на волнах счастья, он все так же не владел своим телом, но все чувствовал. Чувствовал, как правая рука шарит по поясу, как нащупывает топорик и вынимает его из петли. Чувствовал приятную тяжесть стали, шершавую рукоять, оплетенную кожаным шнуром. Ощущал, как потрескавшийся от времени и влаги шнур врезался в кожу ладони, а рука налилась силой. Его наполнял страх. Этот страх передался Матери, она чуть отталкивает Макара, чтобы рассмотреть опасность. Он хочет удержать эту руку, но не может.

Описав дугу, топорик с костяным хрустом врубается горилле точно в висок. А костяной нож вязнет в складках на объемной шее, переламываясь у рукояти.

Чудовищный крик и боль заполняют Макара, снова, как тогда на катере, его голову заполняет жидкий огонь пылающей звезды, но провалиться в спасительное беспамятство не позволяет Живой:

«Атака! Атака! Атака!»

Макар запрыгивает на спину горилле и, оттолкнувшись ногами, хватается за обрезок лестницы. Он все еще не управляет телом, но происходит это как-то иначе, он чувствует подбадривающее присутствие Живого. Прутья перекладин мелькают со скоростью автоматной очереди, вот он залез на второй ярус. А внизу повалившиеся в обморок твари только-только приходят в себя, непонимающе водят уродливыми головами. Мать паразитов катается в луже из тухлятины, держась за голову, и ревет. Он окружен и бежать особо некуда.

Макар лихорадочно соображает, не обращая внимания и не разбирая, что говорит паразит в голове, с ним разговор еще предстоит. Он замечает вентили, огромные штурвалы на трубах, идущих от цистерн. Облезлая табличка гласит: «Дренаж». Что в них, солярка, мазут, а может, вода? Или ничего?

«Еда!» – вклинивается Живой, как всегда норовящий пожрать, но сейчас не до него. Внизу слышится злобный рев, доносится костяной перестук, твари карабкаются по стенам и лестницам. Макар открывает первый вентиль, из него лениво и поначалу как-то нехотя вытекает буро-желтая пахучая жижа.

«Еда! Еда! Еда!» – снова визжит в голове Живой. И Макара осеняет: топленый жир. Помимо мяса рыбаки добывали и топили моржовое, белушье и другое сало для готовки и в качестве топлива. Топот тварей близко, первые уже залезли на соседние ажурные перекладины и рычат, размахивая лапами. Сало из цистерны уже бьет тугим мутным потоком, смывая лезущих по стальной колонне не-живых.