Стамбул. Город воспоминаний

Вот так и получилось, что на протяжении полувека Ахмет Расим неустанно писал о Стамбуле: о различных типах пьяниц и уличных торговцах на окраинах, о бакалейных лавках и жуликах, о музыкантах и нищих, о красотах Босфора и питейных домах, о городских новостях, ценах и развлечениях, о лужайках, парках и базарах, о прелестях, свойственных каждому времени года, и о толпах на улицах, о том, как зимой дети играют в снежки и катаются на санках, об истории турецкой прессы, о всевозможных слухах и ресторанных меню. Он обожал классифицировать и раскладывать по полочкам явления жизни и обладал замечательной способностью выявлять характерные особенности, присущие тем или иным типам людей. С восторгом ботаника, попавшего в сказочно богатый всевозможными видами растений лес, Ахмет Расим наблюдал за ходом европеизации и причудливым течением истории, за тем, как в город прибывают все новые переселенцы, за разнообразными проявлениями городской жизни — и каждый день находил нечто новое, странное или нелепое, о чем стоило написать. Молодым писателям он советовал всегда брать с собой на прогулку по городу записную книжку.

Самые лучшие из этих второпях написанных статей, опубликованных в 1895–1903 годах, Ахмет Расим объединил в книге под названием «Письма о городе». Он и себя с неизменной иронией называл «городским письмоводителем». Описывая насущные проблемы городского хозяйства и повседневную жизнь горожан, держа руку на пульсе улицы, он брал пример с французских писателей и журналистов, занимавшихся этим еще в 60-е годы XIX века. В 1867 году Намык Кемаль, поклонник Виктора Гюго (влияние на него оказали не столько пьесы и стихи Гюго, сколько их романтический и бунтарский дух), опубликовал в газете «Тасвир-и Эфкяр» серию статей под названием «Письма о Рамазане», в которых подробно описывал жизнь горожан в этот священный для мусульман месяц. Ознакомившись с этими статьями, читатели османской эпохи обнаружили, что письма, оказывается, могут писать не только чиновники и влюбленные и что в них могут содержаться не только угрозы или сердечные тайны, — с помощью писем можно разговаривать с целым городом, словно с любимым или близким человеком. «Письма» Намыка Кемаля стали примером для других писателей и журналистов, но еще важнее то, что стамбульцы, читавшие эти статьи, написанные с доверительной, дружеской интонацией, свойственной личным письмам, словно вступили с помощью газеты в переписку друг с другом, как будто все они приходились друг другу родственниками, знакомыми или любимыми. Это заставляло их испытывать чувство общности и единства. Кроме Ахмета Расима, среди последователей Намыка Кемаля был, например, журналист Али-эфенди по прозвищу Дальновидный Али-эфенди. (Прозвище он получил потому, что издавал газету под названием «Басирет»;[48]

когда же из-за случайно допущенной им оплошности газета, пользовавшаяся покровительством двора, напечатала что-то не то и была закрыта, его стали величать Недальновидным Али-эфенди.) У этого Али-эфенди напрочь отсутствовало чувство юмора, но из всех журналистов, перемежавших в своих «письмах» о повседневной стамбульской жизни наставления упреками, он прославился как самый придирчивый. Если в статьях Ахмета Расима, очень любившего музыку и даже сочинявшего ее, нам чудятся все звуки городской жизни, то читая «письма» Дальновидного Али-эфенди, мы словно смотрим немой черно-белый фильм, действие которого происходит на стамбульских улицах в 70-е годы XIX века.

Их было очень много — журналистов и писателей, от Ахмета Хашима до Бурхана Фелека, сочинявших свои письма о Стамбуле (даже если они их так и не называли) иногда чуть ли не на протяжении всего XX века. Каждый по-своему, они писали о стамбульских красках, запахах и звуках, одновременно внушая стамбульцам определенные взгляды на то, как подобает вести себя на улице, на площади и на мосту, в парке и в саду, в лавке и в увеселительном заведении, на борту корабля и в трамвае. Поскольку критиковать султана, государство, правительство, армию, полицию, религиозных деятелей и порой даже муниципальные власти не было никакой возможности, единственной мишенью копившегося в душе писателя раздражения оставались беззащитные и безликие горожане, спешащие по своим делам или просто разгуливающие по улицам Стамбула. Все, что мы знаем о жизни простых горожан в последние сто тридцать лет, о том, чем занимались, что ели, о чем говорили и спорили на городских улицах, мы знаем благодаря этому критическому зуду, заставлявшему авторов «писем о городе» постоянно в чем-нибудь их упрекать, иногда с гневом, иногда с жалостью, чаще же всего — с высокомерным пренебрежением.

Сегодня, через сорок лет после того, как я научился читать и писать, стоит мне взять в руки газету и взглянуть на колонку какого-нибудь автора, неважно, каких убеждений он придерживается, призывает ли он идти в Европу или, наоборот, возвратиться к традиционным ценностям — когда я читаю его упреки и наставления, в моих ушах звучит мамин голос: «НЕ ПОКАЗЫВАЙ ПАЛЬЦЕМ!» И я улыбаюсь.