Становление

То, что происходило потом, больше всего было похоже на стремительное престо, которое они разбирали сегодня на уроке музыкальной грамоты: да, это была, конечно, драка, но какой-то непонятный ритм присутствовал в ней. Словно кто-то дирижировал этими мельканиями стариковской палки, руганью, сдавленными стонами и наконец тяжелыми шлепками трех тел о землю.

И старик уже бежит, но почему-то назад, не в том направлении, куда шел прежде. Вот он поравнялся с деревом. Мальчик слышит его горячую легкую руку у себя на плече, поднимает на него все еще расширенные страхом глаза. Не так уж этот старик, пожалуй, и стар, а говорит и вовсе запросто, как мальчишка:

– Ну что? Атас? Смываемся?

И они, взявшись за руки, ныряют в ближайший подъезд, который оказывается проходным, с распахнутой задней дверью. Потом под какую-то арку в другой переулок. Еще небольшая пробежка, и мальчик с удивлением видит, что они на той же прежней улочке, только далеко впереди от того дерева и того фонаря, и того страшного места, где все произошло.

Он оглядывается, а спутник снова кладет ему руку на плечо, наклоняется почти к самому лицу и вдруг весело подмигивает. Мальчик почему-то успокаивается, но теперь у него множество вопросов. И сначала он задает самый главный:

– Значит, вы знали, что я за вами иду?

Тот улыбается и кивает головой. Нет, он, пожалуй, все-таки старик – больше сорока ему. И с палкой. Хромой, что ли?

– Вы их здорово ненавидите? – снова спрашивает мальчик.

– Не знаю, – не сразу отвечает старик. – Нет, наверное. Понимаешь, их пришлось бы ненавидеть все время. А жить с постоянной ненавистью тяжело. Ненавижу ли? Нет. Но я люблю… Ну, скажем, этот тихий осенний вечер. Эту улочку в тумане. Тебя. А то, что любишь, нельзя отдавать злу.

– Меня? Но вы же меня совсем не знаете!

– Ну как «не знаю»? Ты мальчик с папкой для нот, который идет домой по темной туманной улице.

«И этого хватит, чтобы любить меня?!» – хочется спросить мальчику. Но вместо этого он тихо говорит:

– А они как? Надо позвонить в милицию!

Старик хмурится и пожимает плечами. На его лице снова мелькает улыбка, но уже другая – твердая, брезгливая и, пожалуй, жесткая. И он небрежно роняет:

– Ничего, отлежатся. Зато урок запомнят надолго. – Потом, словно уловив несогласие в молчании мальчика, нехотя поясняет: –А милиция… пока разберутся, сам знаешь, что может быть.

– Но ведь вы же защищались! Они же первые… – горячо возражает мальчик.

– Это еще надо доказать – невесело отвечает старик. – Свидетелей же не было.

– Как «не было»?! А я? – обиженно вскрикивает мальчик.

– Видишь ли, тебя могут и не послушать.

И мальчик опять замолкает. Ему снова в который раз, напомнили, что он пока не принадлежит к этому большому, страшному и прекрасному миру взрослых, у которых свои тайны, разговоры и счеты. И порой эти счеты подводят так, как сегодня: ты их – или они тебя. Это уж не какая-то там мальчишеская разборка, где все сводится к синякам и фингалам, а кровь пускают только из расквашенных носов.

Мальчик молча обижается. Он еще живет в том мире, где давно нет беспризорщины и еще нет отмороженных подростковых стай, которые с крысиной жизнеспособностью борются за выживание, за крышу над головой в подвале или на чердаке, за дозу зелья перед сном…

Он не сразу замечает, что впереди загораются в тумане огни большой улицы – отсюда совсем рядом его дом. Вдруг он слышит где-то позади и в стороне сирену патрульной машины и невольно отпускает руку своего спутника. Ему немного стыдно за это движение, но старику угодно понять его по-своему:

– Уже близко? Дальше ты доберешься?

– А разве вы провожали меня?

– Да нет, пожалуй. Просто нам было немного по пути. Ну, прощай.

И он исчезает, свернув в переулок и оставив мальчика одного с его первыми мыслями о зле и возмездии, о мере воздаяния и мере прощения – мыслями о многих вещах, которые прежде просто не приходили мальчику в голову.

* * *

…Женщина в авиакресле видит болезненную судорогу, пробежавшую по лицу спутника. Ей кажется, что он чуть слышно простонал, и она, не удержавшись, кладет свои тонкие холеные пальчики на его загорелый сжатый кулак.

Мужчина поворачивает голову и встречается глазами с попутчицей.

– Кошмар? – сочувственно спрашивает она, явно рассчитывая на продолжение разговора.

– Нет, просто повторяющийся сон, – кратко отзывается он и снова закрывает глаза.

Женщина разочарована. На ее подвижном личике выражение: «Не больно-то и хотелось!» Она вертится в кресле, пытаясь поудобнее устроиться и все-таки наконец заснуть.

«Ах эти несбывшиеся женские ожидания!» – усмехается про себя мужчина. И это тоже повторяется, как сны в полудреме. Одно и то же почти в каждом рейсе. Слова вечной молитвы приходят ему на ум: «… и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». Нет, это явно не тот случай – во всяком случае, искушение совсем не так уж велико, чтобы не справиться с ним самому.