Это были месяцы и годы, отданные тому, чтобы изнутри понять народ, среди которого ему предстояло проповедовать веру Христову – горожан и крестьян с рисовых плантаций, жителей северных рыбацких деревушек, важных бонз и буддийских монахов. Он должен был как бы стать одним из них, понять манеру их мышления и особенности красноречия, подробности быта и религию.
Поэтому все чаще от книг он отрывается для того, чтобы пообедать в дешевой столовой, потолкаться среди торговцев на рыбном рынке, заглянуть в местную кумирню. Его уже знали и принимали более доброжелательно: ничего дурного от него доселе не видали, а интерес к повседневной жизни простых людей вызывал только одобрение.
Расширялся и круг прихожан консульской церкви. Немало способствовало этому то, что вместе с японским языком молодой священник осваивал английский. Скромную русскую православную церковь в Хакодате стали наведывать и христиане иных исповеданий и национальностей – протестанты и католики, у которых в то время не было в Японии своих духовных пастырей. Их привлекали простота и доброжелательность отца Николая, его готовность дать духовное утешение больным, совершить необходимые таинства брака и крещения.
«Между тем, – пишет он в своих воспоминаниях, – я старался делать все, что возможно, и для непосредственной миссионерской цели. На первый раз, конечно, нужно было искать людей, которые, приняв христианство, были бы способны, в свою очередь, сами служить к распространению его».
Он привлекал к себе людей, и это давалось ему легко – ему не нужно было умение, он иным быть не мог. Он никогда ни в чем не навязывался, был скромен. При храме возник как бы тесный кружок христиан, сплотившийся среди ненавидевшей их толпы иноверцев. Он оказывал им помощь уже своим нравственным влиянием, просто примером своего ровного, спокойного характера.
Дни были отданы пастырским обязанностям, общению с людьми, наблюдениям за их бытом, обычаями, обрядами. Зато вечера допоздна принадлежали книгам. Интерес к японской литературе помог наконец преодолеть предубеждение консула, и тот предоставил в распоряжение отца Николая свою богатую библиотеку.
Три религии, три философских течения тогдашней (да и современной нам) Японии предстали перед ним со страниц книг: синтоизм, буддизм и конфуцианство. Правда, вскоре он почувствовал, что ему нужен проводник по этому темному для него пока лесу чужих верований и заблуждений, и обратился к переводчику консульства с просьбой познакомить его с кем-либо из японских ученых.
– Я очень рекомендую вам сэнсэя Кимуру Кэнсая! – живо отозвался переводчик. – Этот человек недавно открыл здесь частную школу. О нем известно, что он большой поклонник наук, с молодых лет усердно учился в нашей столице Эдо и знает удивительно много.
Через несколько дней после этого разговора в школе сэнсэя Кимуры Кэнсая появился новый, на редкость любознательный ученик. Он нашел в лице своего учителя прежде всего усердного поклонника конфуцианства – религии и философии, которая пришла в Японию из Китая.
Уроки Кэнсая заставили задуматься о том, что учение Конфуция – скорее моральная, нежели религиозная система. Она как бы упорядочивала отношения младших и старших, подданных и правителей, родителей и детей; регулировала отношение к старшим родственникам, к хозяевам и начальникам. Конфуцианство устанавливало своеобразную иерархическую лестницу, определяло нормы семейной и общественной жизни – и, наверное, поэтому привилось к японскому социальному устроению.
Отец Николай сел за письмо своему постоянному корреспонденту П. Н. Стремоухову и написал о том, что стало ему понятным в последнее время: «В книгах Конфуция выразился не частный человек, выразился сам Китай в его характеристически хороших чертах, в том, что он вывел доброго из своей натуры, и это, следовательно, может и должен хранить как свое собственное. В эпоху материального истощения Китая перед ним был поставлен живой портрет его самого во времена физического и нравственного здоровья».
Он отложил перо и задумался. Да, именно так, конфуцианство стало ответом на духовные запросы народа. Но полным ли ответом?
Отец Николай понимал, что с самого начала Господь поставил его перед выбором: было, собственно, два пути. Первый – призывать громы небесные на храмы языческие, резко осуждать то же конфуцианство как заблуждение, невзирая ни на происхождение его, ни на историю народа. Не считаться с тем, что это искренние духовные поиски тех, кто на протяжении столетий жаждал правды и искал ее.
И мог быть иной путь: понимание духовных исканий, исторических процессов и признание тех зерен правды и добра – отсветов Божественного откровения, которые все-таки были в этих ложных учениях. Именно они подготовляли народ к принятию истины христианской. На этом втором пути следовало, не оскорбляя религиозных чувств иноверцев, привести их к сознанию недостаточности их древних верований.
Из письма отца Николая на родину было ясно, какой путь он избрал.