Становление личности. Избранные труды

Взгляд Кантрила сходен, но менее экстремален, чем взгляд Шерифа. Кантрил допускает, что «человеческое эго и, следовательно, тот способ, каким он себя рассматривает, вовсе не всегда полностью определяются окружающей культурой» [123] . Но то, что индивид относит к самому себе, несомненно, большей частью социально детерминировано. Когда срывают национальный флаг , он оскорбляется; когда делают презрительные замечания о его родителях, он вмешивается; когда его кандидат на выборах проигрывает,

он терпит поражение.

Подчеркивая культурное содержание эго, эти авторы фактически ликвидируют искусственное фрейдистское различие между эго и суперэго. Они также спасают эго от антисоциального солипсизма Штирнера и Ле Дантека и делают из него социализированного субъекта, готового войти в качестве интегрированной части в сложные отношения социальной жизни.

В этом беглом историческом обзоре я пропустил многих авторов, внесших свой вклад в литературу по эго. Тем не менее я уверен, что указал главные способы, которыми до сих пор представляли эго, – а именно, как субъект познания, как объект познания, как первичный эгоизм, как доминирующую силу, как пассивного организатора и рационализатора, как борца за цели, как одну из многих сегрегированных поведенческих систем и как субъективную структуру социальных ценностей.

Немедленно возникает вопрос, имеют ли эти восемь употреблений термина эго что-нибудь общее, или, как это часто случается, использование одного термина запутывает совершенно различные проблемы. Эго как субъект познания и как стремление к статусу – это одно и то же? Является ли Я как объект познания в то же время борцом за цели? Имеет ли эго-система, предложенная Коффкой, какое-нибудь родство с эго Фрейда, которое пытается улучшить ид через осознание?

На эти вопросы пока нельзя ответить. Мы не можем сказать, отражают ли эти восемь концепций несовместимые теории, или незаметно переходят одна в другую, или все они в конце концов подчинятся одной теории эго, включающей в себя другие.

В пользу последней возможности говорят новые экспериментальные исследования, которые, если я не ошибаюсь, дают поддержку нескольким из этих концепций одновременно. Эксперименты сходятся на одном общем открытии, а именно на том, что эго-вовлеченность или ее отсутствие создают важное различие в человеческом поведении. Когда человек реагирует в нейтральной, безличной, рутинной атмосфере, у него одно поведение. Когда он ведет себя личностно, порой возбужденно, серьезно относясь к заданию, его поведение совсем иное. В первом случае его эго не вовлечено, во втором случае вовлечено. И я убежден, что в большинстве экспериментов, о которых я расскажу, обнаруживается, что эго действует в нескольких, если не во всех из восьми качеств, которые я перечислил. Другими словами, эго-вовлеченность является, как подразумевает это словосочетание, условием тотального участия Я

– как субъекта познания, как организатора, как наблюдателя, как искателя статуса и как социализированного существа. Итак, экспериментальные свидетельства.

Экспериментальные свидетельства

Общее и специфическое. Несколько лет назад я обнаружил, что втянулся в дискуссию вокруг проблемы личности. Некоторые экспериментаторы заявляли, что их находки демонстрируют ситуационную специфичность человеческого поведения. Например, ребенок, честный в одной ситуации, окажется нечестным в другой [124] , человек, уверенный в одном суждении, усомнится в другом [125] . Целые книги были написаны в защиту специфичности [126] . Другие исследователи, пользовавшиеся другими методами, обнаружили, что человек, честный в одной ситуации, будет честным в другой [127] ; человек, уверенный в одном суждении, будет уверенным в другом [128] ; и целые книги были написаны в защиту общего [129] . Это было приятное сражение, пока оно длилось. Появился арбитр, миротворец по своему темпераменту, – его имя было Гарднер Мэрфи, – и предложил компромисс. «Честность, – внушал он, – это или общая характеристика, или набор специфических привычек, в зависимости от ваших интересов и того, что вы подчеркиваете» [130] . Мэрфи был прав, но до недавнего времени решающий интерес и критический акцент не были ясны, по крайней мере, для меня. Моим собственным запоздалым инсайтом я обязан эксперименту Клейна и Шенфелда [131] .

Эти исследователи предложили группе испытуемых серию ментальных тестов при двух условиях эксперимента. В первом случае атмосфера была нейтральной, скучной, эго-невовлеченной . Исполнители были просто лабораторными испытуемыми, повторяющими рутинные движения. После каждого из шести тестов от них требовали оценить уровень ощущаемой ими уверенности в точности своего исполнения. У каждого индивида степень последовательности в этих оценках уверенности была невелика.