Станция назначения - Харьков

В объявлениях многократно мелькали слова "фронт", "продовольствие", "армия", "трудовая повинность".

Центральная комиссия помощи фронту доводила до всеобщего сведения, что "из числа собранных для фронта вещей уже отправлено в действующие части: нательных рубах - 39 396, теплых рубах - 5970, теплых кальсон - 7444, брюк разных - 7376, спичек - 2454 коробки, кружек чайных - 78, махорки - 12 ящиков". Тут же обращение к "честным гражданкам Москвы и Московской губернии": "Вас Советская Республика стремится освободить от тысячелетнего рабства. Помните о ее армии. Помните о бойцах, которые сражаются и умирают за тысячи верст от своих домов. Шлите им свои приветы не словами, а тем, что может спасти их жизни, что сохранит им здоровье, что поможет им одержать славные победы и вернуться домой к упорному труду, к бескровной войне с разрухой, к строительству нашего будущего".

Было и сообщение, имевшее самое непосредственное отношение к деятельности милиции.

Москомтруд, то есть Московский комиссариат труда, сообщал, что в городе были случаи ограбления квартир трудовых семей в то время, как члены этих семей находились на работе. Поэтому Москомтруд обязывал домовые комитеты в порядке трудовой повинности возлагать охрану таких квартир на проживающих в тех же домах нетрудовые элементы, домохозяек и лиц преклонного возраста.

Из подъезда 2-го Дома Советов вышел Ермаш.

- Гляжу, у тебя тумбы вроде газет, а?

- А как же, все новости.

- Липовецкую едешь встречать?

- А ты откуда знаешь?

- Я, брат, все знаю, - усмехнулся он. - Потому-то меня начальником Центророзыска и назначали. Сегодня у меня в номере переночуй, а завтра, если захочеш жить один, сможешь перебраться в 5-й Дом Советов. Я там договорюсь с комендантом. Но лучше у меня оставайся, вдвоем веселее.

Лето было в разгаре, но Москва готовилась к зиме. На телегах, трамваях, грузовиках везли топливо. Дрова заготовлялись трудовыми ротами и батальонами, сформированными из бывших чиновников, дельцов, куртизанок, биржевых маклеров, купчих и светских дам.

"Даешь топливо!" - кричали плакаты.

Подъезжая к вокзалу, я обогнал разношерстную гомонящую толпу с пилами и топорами. Судя по знамени, которое нес впереди толстый господин в котелке, это был 1-й лесозаготовительный батальон Сокольнического района имени Розы Люксембург.

Играл оркестр.

"Ать-два! Левой!" - стараясь перекрыть звенящую медь, командовал человек в кителе с алым бантом на груди. Но толпа уныло тащилась вразброд, никак не желая оправдывать свое почетное название.

На перроне перед разрисованными художником теплушками - три васнецовских богатыря с пилами и топорами, готовые хоть сейчас завалить Москву, а ежели потребуется, то и всю республику первосортными дровами теснились жеманные дамы из лесозаготовительной роты Городского района.

- Вы есть кто, дорогие гражданочки? - риторически вопрошал своих трудармеек командир роты, приземистый рабочий в надвинутом на лоб картузе. Вы есть бывшие эксплуататорши. А республика что? Республика доверие вам оказывает, дровишки заготовлять отправляет. Верно? Верно. Значит, по теплушкам - и за дело. Ударная работа - ударный паек. Не обидим. Так что, как говаривали до революции, с богом!

Вопреки моим ожиданиям, Идин поезд опоздал всего за час. Кто-то мне говорил, что после многих лет совместной жизни муж и жена становятся похожими друг на друга и внешне и внутренне. Раньше я этого как-то не замечал. Но когда Ида впилась в меня своими близорукими, широко открытыми глазами, а затем оседлала переносицу болтавшимся на шнурке пенсне, я понял, что этот "кто-то" был прав.

- Косачевский? - спросила она и выдернула за руку из круговерти толпы Машку.

- Косачевский.

- Живой?

- Живой, - покорно подтвердил я и в доказательство сказанного взял у нее чемодан.

- Странно, - сказала Ида, продолжая изучать меня через стеклышки пенсне. - Мы тебя давно считали мертвым.

- Знаю.

- Говорили, что тебя расстреляли махновцы...

- Знаю.

- ...и что ты перед смертью пел "Интернационал".

- Слышал.

- Выходит, врали?

- Получается, что так.

- Чудеса, - раздумчиво сказала она и добавила: - Я очень рада, что ты жав.

- Я тоже.

Все до мелочей напоминало первую встречу с Зигмундом. Теперь нам лишь оставалось поцеловаться. Но тут выяснилось, что "кто-то" несколько преувеличивал.

- Целоваться? Зачем? - удивилась Ида и сказала Машке: - Поздоровайся с дядей Леней.

Машка, выглядывавшая из-за спины матери, неуверенно протянула мне свою костлявую лапку:

- Здрасте...

- Здравствуй, Мария Зигмундовна. С приездом.

Машка была польщена.

- А чего мы, собственно говоря, стоим?

Я пожал плечами:

- Ты же никак не хочешь поверить, что я жив.

- Уже поверила. Почти поверила...

- Тогда пошли.

Когда мы подошли к извозчичьей бирже, Ида замедлила шаг, словно припоминая что-то, и рассеянно спросила:

- Да, кстати, а где Зигмунд? - Она вновь надела на нос пенсне и внимательно оглядела меня с ног до головы, словно рассчитывая обнаружить своего мужа в одном из карманов моего френча или галифе. - Так где же он? недоумевающе повторила она.

- Уехал.

- Куда?

- В Орел.

- Но я же отправила телеграмму.