Старая сказка

Я несколько раз перечитала это письмо, поскольку более читать мне было решительно нечего. Мне стало ясно, что Атенаис настоятельно советует мне держать язык за зубами. Кроме того, я была весьма заинтригована тем, что оказалась не единственной арестованной, и что среди обвиняемых числятся такие старинные друзья короля, как графиня де Суассон и ее сестра, герцогиня де Бульон. Они были последними мазаринетками[168], оставшимися во Франции, отважными и прекрасными племянницами кардинала Мазарини, спутницами детских игр самого короля, впоследствии ставшие его любовницами. Если уж король позволил начальнику полиции выдвинуть обвинения против мазаринеток, то мне вообще не на что надеяться.

Время тянулось невыносимо медленно. Один раз из коридора до меня донесся скрежет отворяемой двери и топот сапог. Я подбежала к двери и прижалась к ней ухом, но шаги затихли вдали, и более я ничего не слышала. Постепенно охвативший меня страх ослабел, сменившись чувством, вынести которое ничуть не легче, – скукой. Уже смеркалось, когда дверь моей камеры со скрипом отворилась, и на пороге появился высокий и сухопарый тюремщик с миской каши и кружкой грязной воды.

– Ваш ужин, – сообщил он мне, опуская его на скамью.

– Вы из Гаскони, – вскричала я, заслышав южный акцент. – О, как я рада услышать знакомую речь.

Он с недоумением уставился на меня.

– Вы тоже из Гаскони? А я-то считал вас изнеженной придворной дамочкой. Откуда вы?

Он говорил не просто по-гасконски, а еще и на диалекте уроженца Гаронны, языке моей родной долины. Его знают только те, кто родился там. Я ответила ему, и мы быстро выяснили, где оба родились и выросли, какие у нас есть общие знакомые, и что привело нас к этой (я надеялась, что благословенной) встрече в тюремной камере Бастилии. Его звали Бертран Ладусер, он родился и вырос неподалеку от Базаса[169] и приехал в Париж в поисках работы после того, как несколькими годами ранее в Южной Франции на корню погиб весь урожай. Но Париж встретил Бертрана неласково.

– Эти парижане… – Он скривился и сплюнул на пол. – Они считают нас, гасконцев, полными придурками. Дают нам самую грязную работу, вроде очистки выгребных ям или сбора трупов в чумных домах. А это место стало лучшим, какое я только смог найти.

– Наверное, вам приходится нелегко.

– Еще бы!

– Мы, гасконцы, независимы по натуре. Нам не нравится, когда нами командуют или держат взаперти.

– Это правильно.

– Боюсь, что закончу свои дни в Бисетре[170], если меня продержат в этом отвратительном месте еще сколько-нибудь долгое время. Полагаю, вы не можете сказать мне, когда я предстану перед судом?

Он насторожился и нехотя ответил:

– Не могу знать.

– Мы, гасконцы, должны держаться вместе. Если вы передадите от меня записку моей подруге, я позабочусь, чтобы вам хорошо заплатили. И мне надо чем-нибудь заняться здесь, чтобы не сойти с ума. Не могли бы вы принести мне газету? Я должна знать, что происходит.

Он на мгновение задумался, но потом решил, что в передаче записки и газеты не будет ничего плохого. Я не стала писать письмо: обнаружить его было бы слишком легко. Вместо него я мысленно составила список самых необходимых вещей – чистая подушка, одеяло, настойка руты для борьбы со вшами, несколько книг, свеча, чтобы скрасить долгие ночные часы, меховые сапоги, чтобы не мерзли ноги, кое-что из продуктов и носовые платки, – после чего попросила Бертрана выучить его наизусть. Затем я рассказал ему, как найти Атенаис. Он ушел, заперев за собой дверь. Я же села и принялась воевать со вшами, развлекая себя придумыванием историй.

Через некоторое время Бертран вернулся со свернутой в трубочку газетой и кувшином эля, который я с радостью осушила, поскольку твердо решила не пить местную воду, сколь бы сильно не мучила меня жажда. Газета не обошла вниманием «Дело о ядах», как уже окрестили разразившийся скандал. Из нее я узнала, что графиня де Полиньяк совершила драматический побег из своего деревенского дома всего за полчаса до появления королевской стражи, и что графиня де Суассон, урожденная Олимпия Манчини, отставная любовница короля, благополучно прибыла во Фландрию, но жители Антверпена закрыли перед нею городские ворота, забросав ее экипаж визжащими кошками.

На следующий день Бертран воротился с тяжелой корзинкой. Я с нетерпением набросилась на нее, найдя все, о чем просила, плюс еще несколько небольших подарков, которые сделала заботливая Атенаис, – золотой футлярчик с высушенными апельсиновыми дольками, переложенными листьями клевера. Моя госпожа прислала мне и внушительный том «Любви Психеи и Купидона» Лафонтена. Уже в который раз я от всего сердца благодарила Атенаис. Очевидно, она хорошо заплатила Бертрану, потому как он нетерпеливо поинтересовался, не нужно ли передать новую записку.

– Быть может, в ближайшее время. Если у меня появятся новости, которые я могла бы ей сообщить… но я же не знаю, что происходит! Ах, если бы я могла подслушать, как заседает трибунал.

– Не думаю, что вам позволят присутствовать, – ответил Бертран, недовольно нахмурившись.