Старая сказка

«…Ma cherie, пишу тебе в спешке, дабы попытаться объяснить новости, которые ты вскоре, без сомнения, узнаешь. Как бы мне хотелось, чтобы мне не пришлось сообщать тебе об этом. Мы с Теобоном отреклись от своей веры. Я плачу, когда пишу тебе об этом, и умоляю простить меня и постараться понять. Здесь, на юге, полыхают пожары и льется кровь. Драгуны не щадят никого. В Бордо были убиты реформисты всего прихода, включая женщин и детей. По Ниму приплыла целая армия, и началась такая драгонада[173]

, что весь город всего за один день отрекся от своей старой веры. Ты даже не представляешь, какой ужас у нас творится. Жестокость и непотребство не знают границ, и у нас нет иного выхода, кроме как отречься или бежать, но ты же понимаешь, что я не могу бросить на произвол судьбы земли и людей, которые были вверены моему попечению. Герцог Ноальский лично предупредил моего супруга, что драгуны станут на постой в Казеневе, если мы немедленно и публично не откажемся от своей веры, что мы и сделали. Да смилуется надо мною Господь. Умоляю тебя простить меня и подумать о собственной безопасности. Твоя любящая сестра Мари».

Я долго сидела с письмом сестры в руке, чувствуя слабость и боль во всем теле. Затем я наклонилась и опустила четыре клочка бумажки в лампу. Они вспыхнули ярким пламенем, и через несколько мгновений от них не осталось и следа. Дым щипал мне глаза. Я вдруг поняла, что плачу. «Яко исчезает дым, да исчезнут ненавидящие Его…»

 – подумала я.

В комнату вошла Нанетта, присела рядом и протянула мне носовой платок. Я вытерла глаза и высморкалась.

– Она отреклась от веры, – сказала я немного погодя.

– Вернулись старые времена, – в горестном недоумении пробормотала Нанетта. – А я уж думала, что такое больше не повторится никогда.

Я взглянула на Бертрана.

– Большое спасибо, что пришел к нам. Ты сильно рисковал, доставляя мне это письмо.

Вместо ответа он лишь склонил голову, принимая мою благодарность.

– Неужели в Гаскони дела так плохи? Что там у вас происходит?

Его рассказ поверг нас с Нанеттой в слезы. Запертые в искусственном мирке королевского двора, мы даже не подозревали о том, что творится за его пределами. Гугеноты со всех сторон подвергались самому жестокому обращению: их штрафовали, пороли, вешали, сжигали и резали кинжалами. В одной деревне, рассказывал Бертран, реформисты собрались зимой, чтобы крестить своих новорожденных детей. Некоторым людям пришлось добираться издалека, поскольку их церкви были разрушены или сожжены. Но солдаты не пустили их в местную церковь, а выгнали в чистое поле и не разрешили разойтись по домам, пока они не падут ниц и не получат отпущение грехов от армейского священника. Реформисты отказались, хотя начиналась метель, и резко похолодало. Всю ночь они жались друг к другу в открытом поле, распевая псалмы для поддержания духа. Утром обнаружилось, что новорожденные младенцы, все до единого, умерли на груди у матерей. Были жертвы и среди стариков и детей. В довершение всего, реформистам не позволили похоронить умерших в освященной земле, и солдаты свалили тела в канаву на обочине дороги.

– Почему они не подчинились? – спросила я, вытирая слезы. – Бедные малыши!

– Жизнь на земле коротка и жестока, – ответил Бертран, – но истинно верующие будут жить вечно в раю. – В глазах его вспыхнул яростный фанатичный огонь, и я поспешно отвернулась, испытывая стыд, негодование и страх.

– Почему же они не спаслись бегством? – пожелала узнать я. – Это, во всяком случае, лучше смерти в открытом поле?