Старая сказка

Паскалина бережно перевязала Маргерите палец, подогрела суп, а потом стала кормить ее с ложечки, как маленькую, и дочка послушно открывала рот. Затем Паскалина усадила Маргериту себе на колени и принялась баюкать ее, напевая колыбельную.

– Farfallina, bella e bianca, vola vola, mai si stanca, gira qua, e gira la – poi si resta spora un fiore, e poi si resta spora un fiore… Бабочка, красивая и белая, летай себе, летай, никогда не уставай, порхай и здесь и там – и вот она отдыхает на цветке… И вот она отдыхает на цветке.

Уже давно сгустились сумерки, когда домой наконец вернулся Алессандро.

– Простите меня. Она заставила меня ждать очень долго, – устало пояснил он. – Chiacchere уже спит?

Маргерита на открывала глаз, прижавшись щекой к материнской груди.

– Пока ты обивал пороги ее дворца, La Strega Bella пришла сюда и откусила Маргерите кончик пальца.

– Что?! – Алессандро наклонился и бережно взял Маргериту за руку, рассматривая перевязанный палец. – Она сошла с ума?

– Это – предостережение.

– Мои руки. – Алессандро тяжело опустился на лавку. – Если мы не отдадим ей Маргериту, она обвинит меня в воровстве, и мне отрубят обе руки. Как мы тогда будем жить?

– Ты видел ее? – поинтересовалась Паскалина, когда молчание стало невыносимым.

Алессандро покачал головой.

– Она не пожелала принять меня. После долгого ожидания ко мне вышел этот ее слуга-кастрат. Было очень странно слышать, как такой гигант разговаривает высоким, писклявым голосом. Он сказал…

– Что она не сжалится над нами, – мертвым, невыразительным голосом закончила Паскалина после того, как муж умолк на полуслове, будучи не в силах продолжать.

– Да. Она не смягчится. Она говорит, что я обокрал ее и теперь должен понести наказание. Господь свидетель, это была всего лишь пригоршня листьев, которая ровным счетом ничего не стоит, но ведь она может заявить, что угодно, и судьи поверят ей. Она спит с большинством из них.

Маргерита чувствовала, как тяжко вздымается материнская грудь, к которой она прижималась щекой.

– Бедная моя девочка.

– Ей исполнилось уже семь лет, – хриплым и незнакомым, каким-то надтреснутым голосом заговорил Алессандро. – Она достаточно взрослая, чтобы отправиться в монастырь или поступить на службу. Будь у нас еще дети, мы были бы счастливы тем, что она хорошо пристроена.

– Но она у нас одна, наша родная маленькая девочка. Мы не может отдать ее в руки той женщине. Только представь, что она с нею сделает.

– Кастрат заявил, что синьорина Леонелли будет обращаться с Маргеритой, как с собственной дочерью. Она пойдет в школу и ни в чем не будет нуждаться.

– Но для чего она ей нужна? Или она хочет… – голос у Паскалины дрогнул и сорвался.

– Он поклялся мне, что синьорина Леонелли не станет… обучать нашу девочку своему ремеслу. По его словам, она пообещала, что с нею все будет в порядке.

– Мне… мне позволят видеться с нею?

Ответом ей стало долгое молчание.

– Не думаю, – наконец нашел в себе силы произнести Алессандро.

Паскалина вновь крепко прижала к себе дочь.

– Моя малышка. Прости меня, прости.

Маргерита не могла говорить. В животе у нее образовалась пустота, словно она спускалась по лестнице в темноте и вдруг обнаружила, что ступеньки под ногами куда-то исчезли.

– Пойдем, я уложу тебя спать, родная моя. Я подоткну тебе одеяльце. Все в порядке, у нас все будет хорошо, обязательно. – Паскалина уложила Маргериту в постель и бережно пристроила забинтованную руку поверх одеяла. Она присела на край кровати и стала гладить дочку по голове.

Прижимая к груди клочок своего детского одеяла, Маргерита смотрела на лицо матери, бледное и напряженное в свете свечи.

– Мама, за что? – прошептала она. – Почему эта женщина хочет отнять меня у вас? Почему она откусила мне кончик пальца? Что она имела в виду, когда сказала, что ты обещала отдать ей меня?

Любит-не-любит

Кастельротто, Италия – ноябрь 1580 года

– Вся моя семья умерла от ужасной лихорадки, – сказала Паскалина, убирая непослушную прядку волос со лба Маргериты. Там, откуда я родом, мы называли ее blitz-katarrh[62], потому что она поражала стремительно и внезапно, как молния. Однажды моя мать пожаловалась, что у нее раскалывается голова и ей больно глотать. Через несколько дней она скончалась, а вся моя семья металась и горела в лихорадке. Я делала все, что могла, честное слово, но я и сама была больна. К тому же мне тогда было всего четырнадцать. А помочь мне было некому. Вскоре они все умерли: мои родители, дедушка с бабушкой, младшая сестра и маленький братик.