Старец Горы

Благородный Бертран был потрясен смертью графа Антиохийского до такой степени, что потерял аппетит. Ходили упорные слухи, что Танкреда отравили, но никаких признаков яда обнаружено не было. Граф занемог с утра, у него начался жар, потом открылось обильное кровотечение из носа, которое не удалось остановить, несмотря на все ухищрения лекарей. Тем не менее, у благородного Танкреда хватило сил, чтобы отдать последние в своей жизни распоряжения. Графство он завещал старшему сыну благородного Болдуина Тарентского, ребенку шести лет от роду, а свою жену Сесилию передал из рук в руки благородному Понсу Тулузскому, взяв с него клятву, не бросать несчастную вдову ни в радости, ни в горести. Но если второй пункт завещания Танкреда покоробил только святош, то первый оспорили сразу же после того, как граф смежил веки. В Антиохии объявился еще один наследник, Рожер Анжерский, на сторону которого тут же встали почти все бароны и большинство рыцарей. Против Рожера высказались только Глеб де Руси и юный Гуго де Сабаль, коего на совет пригласили для проформы. Но если барону де Руси этот демарш сошел с рук, то благородный Гуго был лишен почти всех владений, дарованных ему Танкредом. Отобранные у юнца земли были поделены между французскими шевалье, которые тут же поспешили принести оммаж новому графу. Барон де Сабаль громогласно пообещал отомстить Рожеру, но на слова тринадцатилетнего мальчишки никто, к счастью, не обратил внимание. Сейчас этот новый герой Святой Земли сидел за столом благородного Бертрана и уплетал за обе щеки баранину, приготовленную искусными трипольскими поварами. Благородный Понс в пику Рожеру Анжерскому взял барона де Сабаля в оруженосцы, но этот демарш по большому счету оценила только благородная Сесилия.

– Его отравили, – сказал Понс, глядя на отца наивными глазами. – И сделали это либо византийцы, либо сам Рожер Анжерский.

– Помолчи, – коротко бросил ему Бертран.

Косвенно слова Понса подтверждало удивившее многих решение Танкреда передать свою вдову под опеку Тулузского дома. Видимо, умирающий граф догадывался, что Сесилии грозит в Антиохии серьезная опасность, а потому и приказал своему бывшему оруженосцу, увезти ее как можно дальше от змеиного гнезда. Понс влюблен в Сесилию, это знали все, включая Танкреда и самого Бертрана. А потому на него в данной ситуации можно было положиться как на каменную стену.

– Сесилия беременна? – спросил граф у сына.

– Нет, – ответил Понс, краснея как девушка.

– Тогда женись на ней и как можно скорее, – махнул рукой в его сторону Бертран. – Так будет лучше и для нее, и для тебя.

Приняв это решение, достойное царя Соломона, граф Тулузский успокоился. В конце концов, все мы под Богом ходим, и смерть Танкреда могла произойти от вполне естественных причин. Взять хотя бы Готфрида Иерусалимского, грозного воителя, наводившего ужас на мусульман. Увы, банальная простуда свела этого железного человека в могилу. Не помогли ему ни лекари, ни молитвы. Благородная Жозефина откликнулась на рассуждения Бертрана сочувственными вдохами. Граф Тулузский настолько благоволил к этой женщине, что сделал ее по сути полновластной хозяйкой не только в своем дворце, но и в Триполи. И нисколько не раскаивался в этом сомнительном по мнению многих решении. Во-первых, Жозефина была умна, во-вторых, отличалась сильным характером, ну и в-третьих, она умела пробуждать в стареющем Бертране такую страсть, какую он даже не надеялся в себе обнаружить. Придворные сплетники шептались о зелье, которым ведьма якобы опоила графа, но Бертран только посмеивался над чужими страхами, чувствуя в себе избыток сил и прыть, которой завидовали молодые. Сегодня он был особенно хорош, что, между прочим, отметила Жозефина, поглаживая поросшую волосами грудь графа. Благородный Бертран за ночь шесть раз сломал копье в любовном поединке, что для сорока семилетнего человека было совсем неплохо. Достоинства благородной дамы де Мондидье не ограничивались только безупречной фигурой, которую она охотно демонстрировала любовнику. Жозефина не чужда была и политических страстей, которым предавалась с не меньшим пылом, чем страстям греховным. Правда, в отличие от Бертрана, крайне осторожного как в словах, так и в действиях, Жозефина предпочитала рубить с плеча и частенько удивляла графа смелыми суждениями. Она, например, выступала яростной сторонницей сближения с Византией, даже с риском поссориться с королем Болдуином Иерусалимским. И не преминула упрекнуть Бертрана в том, что он упустил инициативу и позволил Рожеру Анжерскому занять место, принадлежащее графам Тулузским еще со времен благородного Раймунда.

– Твой отец был назначен императором доместиком Востока, а теперь этот титул перешел к Рожеру Анжерскому.

– В обмен на Киликию, – криво усмехнулся граф.

– И что с того? – всплеснула руками Жозефина. – Зато теперь он вправе будет претендовать на титул короля Иерусалимского.

– Наследником Болдуина уже объявлен граф Эдесский, – холодно произнес Бертран.