Старьевщица

Встрече с Андреем Катя была рада, но рада спокойно, буднично. Последний раз они виделись давно, еще летом, до того, как у бывшего владельца сети кафе «Пиф-Паф!» начались неприятности, и с тех пор Катя узнавала о нем только через мужа. И, конечно, сочувствовала, жалела. Теперь же ей приятно было собственными глазами увидеть, что тот не в отчаянии, не в депрессии, не опустил руки, что бы там про него ни говорили общие знакомые, а хорошо выглядит и пребывает в прекрасном настроении. Судя по тому, что он приехал на дорогой машине и с полными руками гостинцев, его дела снова пошли на лад. Так что Катя искренне и всей душой порадовалась за… За друга детства.

Да, сейчас он был для нее другом детства и юности — и не больше. Вот уже много лет встречи с ним и мысли о нем не вызывали в ней прежних эмоций — ни внутренней дрожи, ни жгучей обиды, ни горячего желания доказать ему, как сильно ошибся он тогда, в юности… Все ушло в область воспоминаний — а вспоминать прошлое Катя была не большая любительница. Не так уж много хорошего и интересного осталось в этом ее прошлом. Что в детстве, что в юности…

Та самая пресловутая Катина интрига

, загадка, тайна, которая так восхищала в ней и привлекала Андрея, та непонятная ему задумчивость и печаль в ее больших серых глазах, не исчезавшая даже тогда, когда она смеялась, на самом деле объяснялась очень легко. Как говорится, ларчик просто открывался — Катя в детстве была очень несчастлива.

Ей уже при рождении не повезло. Она родилась в творческой или, точнее будет сказать, богемной семье. А еще точнее — семьи как таковой у Катиных родителей не было. Владимир Черешнев, ее отец, высокий, под два метра ростом, длинноволосый красавец играл на гитаре и руководил вокально-инструментальным ансамблем, как именовались в те годы музыкальные группы — эта носила название «Красные зори», в меру поэтическое, в меру патриотическое. Ему было за тридцать, когда в ансамбле появилась новая солистка Марина, юная, только что окончившая музыкальное училище, тоненькая, как стебелек, очень хорошенькая и «много о себе понимавшая».

Их роман развивался стремительно, не прошло и трех месяцев со дня знакомства, как Марина сообщила Володе, что беременна. Тот подумал-подумал и решил поступить благородно, по-мужски. Свадьба получилась шумной, веселой и весьма эффектной: в ЗАГС не только жених, но и невеста явились не в традиционных подвенечных нарядах, а, подражая своим знаменитым тезкам, Высоцкому и Марине Влади, в расклешенных джинсах и в водолазках.

Менять привычный образ жизни из-за таких пустяков, как вступление в брак и ожидание ребенка, молодожены не стали. Оба продолжили репетиции и концерты, по вечерам выступали, до утра гуляли, веселились, крутили романы и искренне не понимали, зачем ставить в известность свою половину, где, как и с кем каждый проводит время. Марина во время беременности не бросила ни курить, ни употреблять спиртное и спустя пару месяцев после свадьбы уже изменяла мужу, который платил ей той же монетой. Долго просуществовать такой брак, разумеется, не мог. Так что к моменту рождения Кати ее родители давно не жили вместе, а официально разошлись, когда девочке исполнился год.

Марина очень надеялась, что дочку заберет ее мать, жившая в Липецке, но та наотрез отказалась: у нее были свои планы на будущее. И в результате Катя, еще не успев появиться на свет, уже оказалась никому не нужна. Все детство она провела на пятидневке, сначала в яслях, потом в детском саду, а в выходные и праздники ее то и дело перекидывали с рук на руки, оставляли с какими-то малознакомыми людьми, а если таковых не находилось, мать таскала дочку с собой — на репетиции, выступления и гастроли. Катя до сих пор помнила, как, предоставленная сама себе, пыталась уснуть за кулисами на ящике с костюмами под доносящийся со сцены грохот многократно усиленной динамиками музыки.

В конце концов, когда ей пора было определяться в школу, Катя осела у бабушки по отцу. Бабушка… Внешне в ней мало что было от бабушки. Лика Георгиевна коротко стриглась, красила волосы в огненно-рыжий цвет, утверждая, что это ее молодит, очков не носила, так как считала, что они ей не идут, не умела ни вязать, ни готовить и категорически запрещала внучке называть себя бабушкой — только по имени. Горячих чувств к Кате она не питала. Относилась к ней ровно, даже с некоторым равнодушием, но все же заботилась, как могла. И девочка, совсем не избалованная любовью, получавшая больше тепла и ласки от посторонних людей, чем от своих родителей, была благодарна ей и за это.