Старик Хоттабыч

Это было совсем не так просто. Для вызова «неотложной медицинской помощи» требовалось, чтобы человек заболел какой-то очень опасной болезнью, чтобы у него, в самом крайнем случае, внезапно очень высоко подскочила температура.

Пришлось Наталье Кузьминичне соврать, будто у Гоги температура тридцать девять и восемь десятых и что он будто бы бредит.

Вскоре прибыл врач. Пожилой, полный, седоусый, опытный, невозмутимый.

Первым делом он, конечно, пощупал Гогин лоб и убедился, что никакого повышения температуры у него не было и в помине, и, конечно, возмутился. Но виду не показал. Уж очень расстроенное было лицо у Натальи Кузьминичны.

Он вздохнул и присел на стул у кровати, на которой возлежал Гога, и попросил Наталью Кузьминичну объяснить, что побудило её вызвать врача именно из «неотложной помощи».

Наталья Кузьминична рассказала всё начистоту.

Доктор пожал плечами, переспросил её, снова пожал плечами и подумал, что если всё это соответствует действительности, то следовало бы вызывать не врача-терапевта, а психиатра.

— Может быть, ты решил, что ты собака? — спросил он у Гоги как бы между прочим.

Гога отрицательно покачал головой.

«Это хорошо, — подумал доктор. — А то бывает такое сумасшествие, когда человек вдруг решает, что он собака».

Но, конечно, он не высказал эту мысль вслух, чтобы зря не пугать ни пациента, ни его мать. Но сразу стало видно, что Доктор повеселел.

— Покажи язык, — сказал он Гоге.

Гога высунул язык.

— Язык вполне нормальный. Теперь мы вас, молодой человек, выслушаем… Так-так-так… Сердце превосходное. Хрипов в лёгких нет. Желудок как?

— Желудок нормальный, — сказала Наталья Кузьминична.

— И давно он у вас э-э-э… гавкает?

— Уже третий час. Просто не знаю, что мне делать…

— Прежде всего успокоиться. Пока что не вижу ничего страшного. А нуте-ка, молодой человек, расскажите, с чего это у вас началось.

— А просто так, с ничего, — жалостным голосом начал Гога. — Я как раз рассказывал маме, как Волька Костыльков… гав-гав-гав…

— Вот видите, доктор, — залилась слезами Наталья Кузьминична, — это прямо какой-то ужас… может быть, прописать ему какие-нибудь пилюли? или порошки?.. А что, если ему прочистить желудок?

Доктор поморщился:

— Дайте мне, Наталья Кузьминична, срок, чтобы подумать, просмотреть кой-какую литературу… Редкий, очень редкий случай. Значит, так, полный покой, режим, конечно, постельный, пища самая лёгкая, лучше всего растительно-молочная, никакого кофе и какао, самый слабенький чай, можно с молочком. На улицу пока не выходить…

— Его сейчас и палкой не выгонишь на улицу. Стыдится. Тут к нему заходил один мальчик, так бедный Гога так лаял, так лаял, еле мы его упросили, мальчика этого, никому об этом не рассказывать. А желудок как, прочистить, может быть?

— Что ж, — сказал доктор в раздумье, — прочистить желудок никогда не мешает.

— А что, если ему и горчичники на ночь поставить? — спросила Наталья Кузьминична всхлипывая.

— Тоже неплохо. Горчичники — это вещь.

Доктор хотел было погладить приунывшего Гогу по головке, но Пилюля в предвкушении всех назначенных ему процедур гавкнул с такой нескрываемой злостью, что доктор быстро отдёрнул руку, испугавшись, как бы этот неприятный мальчишка и в самом деле его не укусил.

— Кстати, — сказал он, тут же взяв себя в руки, — зачем вы держите окна закрытыми в такую жару? Мальчику нужен свежий воздух.

Наталья Кузьминична скрепя сердце объяснила доктору, почему ей пришлось закрыть окна.

— Мда-а-а, редкий, очень редкий случай! — повторил доктор, выписал рецепт и ушёл, пообещав зайти денёчка через два.

XI. Не менее беспокойное утро

Утро наступило чудесное, солнечное.

В половине седьмого бабушка, тихо приоткрыв дверь, прошла на цыпочках к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался бодрящий прохладный воздух. Начиналось московское утро, шумное, жизнерадостное, хлопотливое. Но Волька не проснулся бы, если бы одеяло не соскользнуло с него на пол.

Первым делом он нащупал выросшую на его щеках щетину и понял, что находится в совершенно безвыходном положении. В таком виде нечего было и думать показываться на глаза родителям. Тогда он снова забрался под одеяло и стал думать, что же ему делать.

— Воля, а Воля! Вставай! — услышал он из столовой голос отца, но решил не отвечать, прикинуться спящим. — Не понимаю, как можно спать, когда на дворе такое замечательное утро!

Послышался бабушкин голос:

— Вот заставить бы тебя самого, Алёша, сдавать экзамены да будить тебя ни свет ни заря!

— Ну и пускай его спит! — пробурчал отец. — Небось захочет есть — сразу проснётся.

Это Волька-то не хотел есть?! Да он ловил себя на том, что яичница с ломтём свежего чёрного хлеба его волнует сейчас даже больше, нежели рыжая щетина на его щеках. Но здравый смысл взял всё-таки верх над чувством голода, и Волька пролежал в постели, покуда отец не ушёл на работу, а мать с кошёлкой не отправилась на рынок.

«Была не была! — решил он, услышав, как щёлкнула за нею дверь. — Расскажу всё бабушке. И вместе что-нибудь придумаем».