Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2

И, конечно, бедный Мейер понял, что на такие лестные вопросы просто отвечать нельзя. И он отвечал, что хотя фабрики в Гамбурге у него нет, но он очень хотел бы ее иметь и надеется управиться с нею не хуже всякого другого; что если есть для него на примете такая фабрика в Гамбурге, то он готов, как ему ни жалко оставить родной город Митаву, сейчас же выехать в Гамбург со всем семейством, а также переселить туда и нескольких родственников. Но так как собственного дорожного экипажа у него, бедного Мейера, в настоящее время также не имеется, то ему на такую поездку потребуются подъемные, и уж не меньше, как сто рублей, которые он полностью выплатит из доходов своей фабрики, так что за ним не останется ни одного гроша, и даже готов заплатить небольшие проценты тому, кто ему эти деньги даст. Единственное, на что он как честный еврей не может согласиться, это надеть белый фрак и голубые панталоны, потому что для старого человека это неприлично и его, конечно, осудили бы все знакомые и заказчики, но если уж это необходимо, то белый фрак мог бы надеть его старший сын Лейба Мейер, играющий на скрипке на еврейских свадьбах и человек мощный. Что касается до близкой дружбы с Исааком Шнейдером, то этого он, Мейер, не отрицает, и вот почему. Однажды, лет девять тому назад, его вызвали в собственный дом Исаака Шнейдера, но вызвал не сам Исаак Шнейдер, а служивший у него кучером Хаим Берман, сын Иосифа Бермана, родственника его жены Сарры, и Хаим Берман спросил его, Мейера, может ли он, Мейер, сшить ему совсем новую кофточку, чтобы надевать ее под верхней одеждой в холодную погоду. Конечно, он, Мейер, ответил, что может сшить все, что только потребуется, но что материал должен купить заказчик или же дать ему вперед денег, на что Хаим не согласился. После о том же они говорили много раз, до самой зимы, но сговориться не могли, потому что ни у него, Мейера, ни у Хаима Бермана не было денег.

Ценные показания Мейера чиновник записал и велел ему подписать имя, после чего ему сказали, что он может идти. Очарованный разговором с важным чиновником, Мейер попробовал спросить его, нужно ли ему собираться в Гамбург за получением фабрики и какой срок ему дадут на сборы? Это было напрасно, потому что до тех пор вежливый чиновник немножечко рассердился и велел Мейеру убираться вон, иначе его проводят по шее. Мейер поспешно удалился, но у крыльца обождал, не одумается ли чиновник и не выдаст ли ему хотя немного денег вперед на устройство дел перед отъездом. Не дождавшись в этот раз, он пришел и на другой день, но к чиновнику его больше не допустили.

Так вполне благополучно закончилась эта история для обоих Мейеров, хотя могло случиться гораздо худшее. И оба они не узнали того, о чем знаем мы из обширнейшей и сложной переписки графов, канцлеров, посланников, военных и гражданских губернаторов, тщетно ловивших якобинца в белом фраке и голубых панталонах, именуемого в бумагах «извергом» и «злодеем». Потом эти бумаги рассеялись по архивам, из архивов были извлечены по частям историческими журналами, из журналов же любопытствующими изыскателями, как и сказано в книге пророка Иоиля:

«Оставшееся от гусеницы ела саранча, оставшееся от саранчи ели кузнечики и оставшееся от кузнечиков доели мошки».

НЕСКЛОННОСТЬ К ЛЮБЛЕНИЮ

Тарахтела по мостовой подвода со скарбом синодского регистратора Максимова, сам же Александр Дмитриевич следовал по тротуару с независимым видом чиновника четырнадцатого класса, каковой чин действительно только что получил.

Остановилась подвода у дома портного мастера немца Иоганна Клокенберга, где Максимов снял меблированную комнату.

Ничего-то мы не знаем! Можно ли было думать, что такой пустяк, как переезд мельчайшего канцелярского служащего на новую квартиру, окажется источником исторического события и началом целого ряда странных и сложных ведомственных соображений!

Вселясь в комнату, синодский регистратор, человек не по годам обстоятельный и аккуратный, разобрал свои вещи и определил для каждой ее место.

Прежде всего, старательно вздев на палочку, повесил на стену рыжеватый фрак, обернув его подержанной шалью, как одежду, запрещенную при нынешнем царствовании; но не бросать же, и может случиться, что монарх вновь разрешит фраки, жилеты и панталоны.

Постельное белье, камзол спальный, колпак спальный же и прочее, к сну относящееся, положил на кровать.

Жабо и галстуки, платки шейные, платки для носа, карпетки простые и парадные — в верхний ящик комода; белые камзольчики, полусорочки и исподние невыразимые — в средний ящик; нижний же ящик оставил свободным для белья, подлежащего мытью.

Ценные вещи, как часы луковкой карманные, колечко с сердоликом, тетрадка со списанными стихами, неприличные картинки, диплом четырнадцатого класса и другие важные документы, — в ящик стола; все остальное — на стол и на комод, в том числе письмовник Курганова[164], изданный сего 1800 года.