Старость шакала[СИ]

Матерь божья! Волк! Да какой — не маленький и не большой, а здоровенный, точно медведь! Шерсть густая, торчком, глаза острые как кинжалы, пасть огромная — человеческая рука целиком уместится. Собаки не то что лаять — скулить не решаются, позади шакала в траве схоронились, уши к голове прижали, посматривают на волка осторожно, но не без зависти. А волк господином стоит на полянке, зайца рвет — по–хозяйски, не спеша. Поел, осмотрелся, и двух шагов ему хватило, чтобы раствориться в чаще. А шакал голову поднял, на полянку юркнул, кишки заячьи подобрал и дальше по следу волчьему побежал.

Эге–ге, только и пробормотали охотники, как только речь к ним вернулась. На карася мы грешили, а тут вон какая щука. Придется еще за шакалом побегать, да не губить проклятого, пока на волка не выведет.

День гонятся охотники — шакал знай себе удирает, а волка все не видать. И второй день в погоне проходит, и третий, и пятый. И хлеб весь уже съели охотники, и воду всю выпили, да все ягоды с кустов пообрывали, а собаки, кажется, рады бы и кишки заячьи да шкуру беличью после волка сожрать, да только шакал прытче псов измученных, псов исхудавших.

Эге–ге, сказал тогда старший из охотников, и остальные потупились, соглашаясь — да, упустили мы волка, не видать больше зверя лютого, пока, избави Боже, на дома наши не набредет. Не успели горю своему как следует предаться, как видят — присел шакал, притаился, родимый, ушки свои шакальи к голове прижал, на полянку поглядывает — облизывается, хотя и дрожит. Откуда только силы у охотников взялись — словно Господь наш всемогущий вдунул в них духа больше, чем в остальных смертных.

Бах! Бах–ба–бах, бах, ба–ба–ба–бах!

Рухнул волк замертво, даже удивиться не успел — какие это наглецы посмели на него, царя лесного, стволы поднять. Псы охотничьи, слуги верные, уж на что раньше людей в охоте разуверились, и те с остервенением вцепились в волчару убитого, стали его, еще кровью и паром исходящего, на куски раздирать.

И был праздник в деревне, и пили люди, и ели, и плясали семь дней и семь ночей во славу храбрецов–охотников. И сделали столб высоченный, и подвесили на самый верх его тушу волчью — для острастки, чтобы каждый зверь лесной обходил деревню стороной, по добру, по–здорову.