Старшие арканы Таро. Теория и практика

Фортуна стала одним из самых почитаемых образов высокой культуры западноевропейского Средневековья: ее изображали в живописи, ей посвящали стихи трубадуры и ваганты, к ней обращались юристы, о ней размышляли философы. Однако ряд христианских теологов (Тертуллиан, Иероним и др.) провозгласили, что Фортуна – не более чем пустая фантазия, и стремились всеми силами изгнать ее из круга привычных понятий, несовместимых с праведным христианским образом мыслей. Представление о неуловимой богине уступило место идее неисповедимых путей Господних, Божьего Промысла и Провидения. Госпоже Удаче были противопоставлены постоянство и добродетели, стоящие на кубах – символах устойчивости.[45]

Одновременно Фортуне была уготовлена по отношению к Богу-Творцу служебная роль исполнительницы его недоступных пониманию человека предначертаний. Фома Аквинский в «Сумме теологии» полагает, что хотя добродетель не связана напрямую с дарами Фортуны, но все же в них нуждается, – подразумевая под ними богатство и хорошее положение, в целом то, что ранее подвергалось христианскими идеологами достаточному небрежению. Здесь, наоборот, оказывается, что они необходимы для дел добродетели, осуществляемой через великодушие. Данте же поместил тех, кто недостойно пользовался дарами Фортуны («недостойно тратил и копил»), в седьмом круге Ада.

Сочинение Боэция «Утешение Философией» стало одной из самых читаемых книг Средневековья. В нем он «противопоставляет народному, «вульгарному» представлению о Фортуне – богине с «лживым ликом», по собственной прихоти наделяющей человека дарами, «чародейке», принимающей множество обманчивых обликов, «устремляющей свой леденящий взор» или осыпающей человека ласками по своему капризу, – философский взгляд, стремящийся проникнуть в суть того, что именуется Фортуной, понять ее изменчивость как естественное проявление ее природы. Боэций определяет «право» Фортуны, сравнивая его с закономерностями природных явлений, их чередуемостью и повторяемостью: «Ведь разрешено небу рождать светлые дни и погребать их в темных ночах, позволено временам года то украшать цветами и плодами облик земли, то омрачать его бурями и холодами. У моря есть право то ласкать взор ровной гладью, то ужасать штормами и волнами… Наша (Фортуны. – В. У.

) сила заключена в непрерывной игре – мы движем колесо в стремительном вращении и радуемся, когда павшее до предела возносится, а вознесенное – повергается в прах. Поднимись, если угодно, но при таком условии, что ты не сочтешь несправедливым падение, когда того потребует порядок моей игры» (Уколова, с. 177).

Эта интерпретация Фортуны получает развитие в мысли европейского Средневековья: богиня становится мировой силой, посредством которой организуется (непостижимым образом!) миропорядок. Игра Фортуны не знает пощады и лишь на поверхности кажется переменчивой и безосновательной, но глубинная ее природа – та же, что и у всех сил, подчиненных божественному закону. Непостоянство же и бренность – необходимые черты существования самого этого бренного мира. И ни одно из благ или несчастий, данных Фортуной человеку, не принадлежит ни самому ему, ни даже ей – а только высшему и непостижимому смыслу и порядку. В поэзии вагантов появляется ставшее впоследствии популярным уподобление Фортуны Луне («O Fortune! velut Luna…»).

В большинстве случаев Колесо Фортуны в Таро толкуется как «превратности судьбы», «внезапный поворот событий, которого нельзя избежать», «судьбоносная неожиданность». Будучи Старшим арканом, эта карта действительно воспринимается как глобальное состояние значительных перемен, тонко чувствующий человек нередко ощущает как будто сам поворот Колеса.

Стойкость перед лицом судьбы как вызов

Внимание людей эпохи Возрождения и Нового времени – периода крайних причуд судьбы – к Госпоже Фортуне было особенно острым. Брейгель-старший в своей картине «Несение креста» объединил символику колеса судьбы и креста как креста земной жизни души, уподобив распятие на кресте распятию на колесе Фортуны. К этому времени акценты в отношениях Госпожи Фортуны и человека смещаются: она как будто предлагает сыграть в ее игру, при этом выигрывает тот, кто способен как добиться успеха, так и преодолеть падение. Так рождается новое «понимание индивидуальности, уже готовой освободиться как от космических прельщений и капризов Фортуны, так и от всеохватывающей мудрости Провидения и жаждущей в своей титанической творческой потенции бросить вызов самому Создателю» (Уколова, 187).