Старший камеры № 75

Я приносил в дома радость. Я видел ее в человеческих глазах. А что теперь? Озлобленные люди, которых успел настроить против меня вершитель моей судьбы — следователь? Что может и что хочет он понять, когда ведет сухой допрос и, пользуясь моей некомпетентностью в юридических вопросах, радостно вспыхивает, поспешно записывая каждое сказанное мной компрометирующее меня, по его понятию, слово.

Адвокат по ходу следствия нам не положен. Сотрудники одного и того же аппарата проникнуты друг к другу злобным недоверием. Боясь утечки информации, наших адвокатов, как шкодливых мальчишек, допускают к подследственному только на закрытие дела. Вот она — первая ступень бесправия.

Кажется, Джон, я слишком ушел в описание своих мытарств. В этих стенах единственное спасение — это поговорить с понимающей человеческой душой.

Меня держат в уголовной тюрьме. Что значит подобное, тебе, прочитавшему первую часть этой книги, догадаться будет нетрудно.

Да, Джон! Эта система мне знакома… Почти год камерной жизни в одной из тюрем востока. Затем колония. Почти три года в шкуре заключенного. После колонии психиатрическая больница, где я был на грани между жизнью и смертью. То, что я увидел и пережил в тот период, оказалось весьма суровой романтикой. А теперь моя давно погашенная судимость сыграла для меня зловещую роль. В мировоззрении следователя я — закоренелый преступник.

Я — коммивояжер. Сборщик заказов от населения. В мои обязанности входит собирать у людей фотографии, которые в быткомбинате переснимут, увеличат и сделают из них цветные фотопортреты.

И еще я — отличный ходок. Мог бы исполнять работу почтальона. Но почтальонам очень мало платят. Мне же хочется хорошо одеваться, иметь возможность пообедать в ресторане и время от времени делать подарки своей женщине. Я знаю, это идет вразрез с нашей ханжеской моралью. Но у меня своя мораль. Она всем понятна, но в нашем обществе считается зазорной, даже если ты деньги зарабатываешь законно. «Хорошо пожить, пока молод». Что в этом зазорного? В нашем многострадальном обществе такие запросы прощаются только молодежи из неформальных объединений, которую не воспринимают всерьез.

Просыпаюсь утром, проверяю папку, в которой лежат образцы, выхожу из дома. Моя работа тем хороша, что я могу работать где угодно. Я еду в городском транспорте и выбираю место для работы.

Вот перед глазами кирпичные дома микрорайона. Я выхожу из автобуса, выбираю первый попавшийся из домов и вхожу в подъезд.

Нажимаю кнопку и жду. Открывается дверь. В дверном проеме вырисовывается фигура полуобнаженной женщины. Она смотрит на меня и не знает — то ли бояться меня, то ли я из конторы, не имеющей ничего общего с представителями закона. Она смотрит на меня и немножечко по-идиотски улыбается. Впрочем, я не стар, элегантен и вообще довольно обаятельный мужчина. Возможно, она улыбается потому, что я ей нравлюсь.

Я не люблю разговаривать через порог. Проходящие по лестнице беспардонно останавливаются, чтобы послушать, подъезд оживает в считанные минуты. Иногда я чувствую себя, словно воришка. Сам не знаю, откуда это чувство. Скорее оно передается от хозяина квартиры. Боязнь воров, наверное, трепещет в его мозгу и, вполне возможно, передается мне.

Наконец зрительный контакт установлен. Хозяйка видит, что перед ней не бродяга-оборванец, которых везде так не любят. Я же вижу, что хозяйка не пьяница и ее физиономия не являет собой образчик лиц, которые принято называть хамскими.

Хозяйка говорит мне в нашем русском стиле:

— Чего вы хочете?

Тут уже я на своем профессиональном коньке:

— Извините, к вам можно на одну минуту? Пропуская меня в квартиру, она говорит:

— Да, конечно, заходи.

Это уже кое-что… ко мне обратились на «ты». После такой постановки очень часто приглашают выпить чаю.

Я прохожу в освещенную прихожую.

Рассматривать обстановку прихожей и комнат не рекомендуется: воров ненавидят и боятся со времени постройки пирамид. Несмотря на то, что моя работа все же носит лакейский характер, я перед клиентами не расшаркиваюсь. Открываю папку, показываю образцы и говорю:

— М-м-м-м-ы из быткомбината… изготавливаем вот такие портретики… Можете заказать себя, детишек, родственников. Если фотографий нет, пожалуйста, можем сфотографировать.

Физиономия хозяйки приобретает уверенность. Она облегченно вздыхает. Она приосанивается и начинает оправдываться — качество, очень присущее нашему человеку:

— Честное слово, мы уже сделали, заказали… хочете (повторяет такое покоряющее слово), я вам покажу.

Ее предложение меня до смерти пугает. Море впустую потраченного времени. Я ее поспешно останавливаю:

— Нет, нет, спешу!

Извиняюсь и выхожу за дверь, на лестничную площадку. В подъезде прохладно. Дышится легко. Я вынимаю из кармана расческу, привожу в порядок слипшиеся от пота полосы и констатирую факт: «Три минуты бесполезной болтовни». В груди скребущее чувство недовольства собой. Вот уже несколько лет работаю на этой работе, а никак не получается вытравить из себя эмоции. Вот бы приобрести безэмоциональность гейши.