Стартует мужество

 — В том-то и дело, что сын не помнит меня. Когда я уходил на войну, ему было всего три годика… В общем, вернулся домой совершенно чужим и жене и сыну. Горько думать, что она растоптала любовь, которую я пронес в сердце через всю войну. Ох, брат, как мне было худо! Думал, не переживу. Один я остался, совсем один: семьи нет, брата Володю — он на штурмовике летал — под Сталинградом убили. Что делать? Как жить дальше? — Гудим помолчал, справляясь с волнением. — Ушел я, помню, за город, — продолжал он, — лег на землю и пролежал полдня — все передумал. И была даже такая мысль — покончить все разом, тут же… Никто об этом не знает, только тебе говорю… А потом вспомнил, какие ребята головы сложили на фронте. В бою. За победу жизни отдали. И стыдно мне стало перед ними. Стыдно. И вот — живу. — Он шумно вздохнул и умолк. Потом уже другим тоном спросил:

 — Ну а как ты живешь?

 — У нас пока двое детей, Танюша и Саша, Тамара работает в штабе ВВС, с должности, инженера полка ушла, когда меня направили в академию.

 — Кого из летчиков встречал, где они?

Я рассказал все, что знал о наших ребятах. Орловский после войны служил в Ашхабаде, пережил землетрясение, уцелел, но через несколько месяцев его уволили из армии. Тогда всех, кто был в плену, увольняли. Теперь работает и учится в институте, года через два будет авиационным инженером. Кузьмин поступил в академию, уже второй год учится, а Егоров в этом году должен ее закончить.

Петухов — механик по радио, учится в институте международных отношений, а Виноградов, тоже бывший механик, заканчивает МАИ. Федор Шапшал в Киеве, инженер-химик. Вовочка Парепко разбился под Ростовом: не хватило горючего, он садился в двух километрах от аэродрома, попал в канаву и скапотировал.

 — А почему не прыгал с парашютом? — спросил Гудим.

 — Высоты не было, видимо, не думал о том, что не хватит горючего. Привыкли к радио, к помощи с земли, а оттуда не подсказали. Ну, это мое мнение.

 — В случае аварии мы чаще всего виним летчика, — сказал Гудим, — а он не всегда и виноват.

 — Верно, — согласился я, — рассуждать потом легче, а вот принять верное решение в считанные секунды не так-то просто. А без этого умения, навыка — нет настоящего летчика.

 — Расскажи-ка, что у нас по вооружению делается нового? — переменил разговор Гудим. Он встал и распахнул окно. В накуренную комнату ворвался свежий таежный воздух.

 — О реактивных истребителях ты уже слышал? О «миге» пятнадцатом, например? Но это самолет лишь первой перспективы.

 — А самолеты второй перспективы какими будут, если не секрет?

 — Вторая перспектива — это скорости порядка двух — двух с половиной тысяч километров в час. Третья перспектива — космические скорости.

 — А «миг» пятнадцатый — хорошая машина?

 — Не хорошая, а отличная, летчики очень довольны, а о техниках и говорить нечего. Двигатели надежны в работе, проще в эксплуатации, запускаются без подогрева при любой температуре, даже при минус сорок. Осенью поеду переучиваться.

* * *

Утром я вылетел по намеченному маршруту. Внизу, сколько глазу видать, расстилалась тайга. Широкий Амур уходил в синюю даль и терялся среди горных хребтов.

Вдруг начались перебои в работе мотора. Теперь ему — все внимание. В такие минуты ощущаешь каждый оборот коленчатого вала, кажется, бензин течет не по бензопроводным трубкам, а по твоим собственным жилам. На индикаторе стрелка то падает, то вновь возвращается к цифре нормального давления. Вероятнее всего, где-то на участке фильтров произошла закупорка бензопровода. Исправить что-нибудь я не в состоянии. Разворачиваюсь в сторону аэродрома и лечу по кратчайшему пути, готовый в любую секунду покинуть самолет с парашютом: посадка в тайге исключена.

«Хотя бы до Амура долететь», — думаю я. А мотор уже почти не тянет.

Показался Амур, вижу село, до него километров пятнадцать. Долетел до села, прошел над ним… Минуту назад я мечтал увидеть хоть какой-нибудь населенный пункт, чтобы прыгать не над глухой тайгой, а поближе к жилью. Теперь мне этого мало, затеплилась надежда дотянуть до аэродрома. Мотор захлебывается, обороты падают. Собираюсь прыгать, но мотор на минуту оживает, делает рывок.

 — Главное, не теряйте высоты, — передают с земли.

Я и сам понимаю, что высоты теперь терять нельзя, иначе — конец.

Мотор опять захлебнулся, надо прыгать, но — вижу аэродром. Теперь уж грех не дотянуть, и я тяну из последних сил…

К самолету бегут техники, впереди Гудим.

 — В чем дело?

 — Надо посмотреть бензофильтры и помпу, — говорю ему, — нарушилась подача топлива.

Гудим бросается к машине, а я вспоминаю наш с ним разговор о Володе Парепко. Остановись мотор моего самолета на десять секунд раньше, и обо мне бы говорили, наверное, что был неосторожен, неосмотрителен. Нашлись бы умники и корили меня за то, что вовремя не выбросился с парашютом… Да, за других решать просто, но все-таки не надо торопиться с приговорами…

 — Недосмотр техника при подготовке, — говорит Гудим, отходя от самолета. — А вообще-то — старье, все ресурсы выработаны. Скорей бы уж новую технику давали.