Старые долги

Но с тех пор уже немало воды утекло. Потускнел паркет, кое-где выпал кафель на кухне, залоснилась обивка на креслах. Некогда и некому было поддерживать порядок. И желания особого не было, хотя Василий Васильевич порой ворчал, сердясь на жену за беспорядок, большей частью когда приезжали к нему в гости иностранные коллеги. Миновали тот этап Соловьевы, когда пятнышко на полу или лопнувшая кафельная плитка представляются бедствием и, наоборот, покупка гарнитура или сервиза на двенадцать персон — событием космического значения. Было все это. Теперь же Василия Васильевича не слишком волновала материальная сторона жизни. Не только потому, что он имел полный набор всевозможных благ: отличную квартиру в городе и коттедж под Ярцевском, заменявший ему дачу, машину и некоторую сумму на срочном вкладе, возможность посещать по своему усмотрению театры и концерты, не заботясь заранее о билетах… Право, он не слишком бы страдал, если бы даже лишился части этих благ. Их надо было вкусить, пройти через них и оставить как пылкую мечту другим, еще не вкусившим. Даже поездки за рубеж не волновали ныне Василия Васильевича. Когда-то они привлекали новыми ощущениями, а больше того — чувством избранности: поездки тогда разрешались узкому кругу лиц. Теперь он ездил за рубеж только на представительные конференции — с докладом, с сообщением. Василия Васильевича посылали охотно: он был большой дипломат, всегда говорил то, что нужно, никогда — лишнего.

Возможно, Соловьевы не утратили бы вкуса к материальным благам, если бы имели детей. Тогда, естественно, их беспокоила бы мысль о будущем, о том, чтобы обеспечить детей и внуков если не на всю жизнь (это удается немногим), то хотя бы на тот срок, пока они не осмотрелись, пока получают свою интеллигентную сотню рублей зарплаты. Но детей у Соловьевых не было, и не возникало, следовательно, у них такого желания.

Василий Васильевич в ином черпал вдохновение. Недаром славная Люся из Дома культуры считала его Человеком с большой буквы. Соловьев действительно хотел им стать, но он вкладывал в это понятие несколько иной смысл, чем наивная, восторженная девушка.

Он не торопился войти в душные после дневного зноя комнаты, тем более что там его никто не ждал. Ирина Георгиевна, взяв машину, с утра уехала в свою больницу. Уезжала она частенько, Василий Васильевич привык и не роптал, разве что в тех случаях, когда она уводила машину из-под носа. Одно время он надеялся, что жена поймет разницу между тем простачком, каким он был в молодости, и нынешним Василием Васильевичем, который, возможно, станет, а для некоторых уже и стал Человеком с большой буквы. Теперь он уже не обольщался. Как известно, в своем отечестве пророков нет.

У Ирины Георгиевны был свой ключ, и Василий Васильевич не собирался ждать ее возвращения. Позевывая, он отправился в спальню, не зная о том, что лечь ему сегодня придется много позднее.

XI

Тетя Даша Селиваниха совсем не собиралась идти войной на Фетисова. Худо ли, хорошо ли — прожили они бок о бок в одном доме много лет. Нередко ссорились, но и в одной семье бранятся. Как же соседям удержаться?

Николай был человеком незлобивым. Вчера он обрушивал страшные угрозы на соседку, которая якобы нарочно выпускает своих кур на фетисовские грядки с огурцами, а сегодня кричал с порога во все горло: «Бабка! Бросай все, скорей беги! Райкина по телевизору показывают!» У Селиванихи своего телевизора не было, она сильно зависела от Фетисовых. Скорее всего Фетисов звал тетю Дашу не из добрых к ней чувств, а из желания иметь рядом публику, потому что без нее телевизор просто телевизор, а при ней получается уже вроде как настоящий театр. Так что не только тетя Даша зависела в этом смысле от Фетисова, но и он, правда меньше, нуждался в ней.

Если бы не стечение обстоятельств, Селиваниха никогда не решилась бы на открытый конфликт с соседом. Два года она рядилась с Николаем насчет крылечка, требовавшего ремонта. И тут случилась история в фетисовской кладовке, когда она со страху чуть было не отдала богу душу. Здесь любой не удержался бы от соблазна воспользоваться моментом. Прежде чем пустить в ход жалобу, составленную Светкой, Селиваниха попробовала кончить дело миром. Выбрав время, когда Николай находился в добром настроении, тетя Даша высказала пожелание, чтобы он возместил ущерб, причиненный ее здоровью, отремонтировав безвозмездно крыльцо. Фетисов не рассердился, а посмеялся над соседкой:

— До чего ты, бабка, жадная! Небось на «Жигули» копишь?

— Откуда, Коля? — смиренно проговорила Селиваниха. — Из каких доходов-то?

— Ты кому другому мозги засоряй, — сказал Фетисов. — Чай, на одной земле живем. Сколько на редиске выручила? Молчишь? То-то…

— На смерть я себе коплю, Коля, — отбивалась Селиваниха. — Чтобы похоронили по-человечески…

— А ты не копи. Гроб я тебе задарма сделаю. Ей-богу! Такой отгрохаю — черти в аду за царицу примут. Давай скорей помирай, пока я доски хорошие не израсходовал.