Старые долги

Старик думал о том, что сроки, отведенные ему судьбой, кончаются и нет такой силы, которая отодвинула бы их. Он жил долго, долго вдвойне и втройне, если считать не по календарю, а по объему событий и свершений, из которых состояла его жизнь, и многое оставлял здесь, на земле. Но истинная старость, а вместе с ней равнодушие к жизни приходят лишь тогда, когда срабатывается мозг. Тут шефу до старости было далеко, судя хотя бы по тому, с каким изяществом он проводил свои служебные комбинации. Старик боялся смерти, как все, и даже больше, чем многие: для многих смерть — лишь небытие, для него она была к тому же концом свершений. Он понимал, конечно, естественность формулы «Король умер, да здравствует король!». Свято место пусто не бывает, придут другие и продолжат его дело точно так же, как сам Старик продолжил некогда дело своего предшественника. Но Старик жил так долго, что сам уже не считал себя современником нынешних поколений, — его современниками были великие люди, давно лежащие в могилах. Как и положено старику, он относился скептически к нынешним своим коллегам. Конфликт между отцами и детьми всегда и везде решался в пользу детей, правда лишь тогда, когда они становились отцами. Этот день наступал, и никакие силы не могли отодвинуть сроки. Так думал шеф, глядя с высоты на старинный, ветхий город, обреченный на гибель, а затем на блестящее возрождение.

К счастью, Старик умел видеть масштабно и поэтому привычно скорректировал невеселые мысли, навеянные, несомненно, недавним разговором в институте.

Он всегда считал высшей справедливостью равные возможности для всех. Высшей справедливостью и высшей целесообразностью. Он понимал, что значит это обстоятельство для общества, для науки — непрерывный и мощный приток свежих сил со всех концов огромной страны, еще совсем недавно, на его памяти, лапотной и купеческой. Стоило ли удивляться, что этот мощный живительный поток нес с собой мусор — древние, веками копившиеся привычки? Общество платило по старым счетам, отдавая долги истории в своем головокружительном прыжке в будущее. Такая масштабность взгляда часто выручала Старика: события представали перед ним в своем истинном размере. Собственно, и шефом он смог стать благодаря этому замечательному качеству.

Вот, пожалуй, и все, чем мог утешиться Старик, размышляя о неприятном разговоре в институте.

Насмотревшись вдоволь на город и не порадовав Иннокентия Павловича патетической речью, Старик вернулся к машине, только и спросил с усмешкой:

— Твой-то дом еще стоит?

— Наш-то не тронут. В нем музей откроют. Вэ Вэ Соловьева! — ответил Иннокентий Павлович с прежней непримиримостью.

Шеф уже сожалел о своем неосторожном замечании, которое привело Билибина в столь возбужденное состояние. Не дай бог начнется склока! Она была бы сейчас совсем некстати, нарушив изящную комбинацию, которая начала складываться в голове Старика под конец беседы с Василием Васильевичем. Но не возить же Билибина с горки на горку, пока тот не остынет.

— С Юрчиковым вам бы встретиться, — вдруг произнес Иннокентий Павлович совершенно спокойно.

— Обязательно! Вот как-нибудь приеду…

— Нет, сейчас! Вон он, Юрчиков-то!

Машина, спускаясь с пригорка, миновала родной дом Билибина, но не туда смотрел Иннокентий Павлович, а вперед и несколько в сторону, где стоял на отшибе старый, однако еще крепкий домишко на два крыльца, одно из которых ярко зеленело разводами свежей краски. Именно на этом крыльце Иннокентий Павлович заметил хорошо знакомую долговязую фигуру Гены. Не обращая внимания на протесты Старика, Иннокентий Павлович высунулся в окно и принялся изо всех сил звать Юрчикова. Тот вроде бы отозвался, даже спрыгнул с крыльца навстречу, но затем почему-то быстро повернулся и скрылся в доме. Когда же Иннокентий Павлович получил наконец возможность выйти из машины, то на крыльце уже стояла хорошо знакомая ему тетя Даша Селиванова, а на втором, с другой стороны дома, столь же хорошо знакомый ему Николай Фетисов, выскочивший на крики в одном исподнем, потому что как раз переодевался после работы.

— Ты чего, Кеша? — спросила Селиваниха.

— К тебе сейчас никто не заходил, тетя Даша?

— Вроде нет. Все свои. Обознался, что ли?

— Иди к нам, Палыч! — гаркнул со своего крыльца Фетисов. — Иди в гости!

— Спасибо, ждут меня, — ответил Иннокентий Павлович, с недоумением глядя на Фетисова, который, хоронясь за дверью от соседки, подавал ему какие-то непонятные, тайные знаки. К машине Билибин вернулся настолько озадаченный странным поведением своего молодого друга, что даже не сопротивлялся, когда Старик попросил его для пользы дела воздержаться от объяснений с Соловьевым.

— Да ну вас всех, — сказал Билибин устало и отправился домой, едва кивнув Старику на прощание.