Старый дом

Пройдя мимо мастерских, Алимпия выглянула за ворота – не видать Кроненберга ни у мастерских, ни на улице.

– Не там ищешь, барышня, – окликнул ее Егор. – Свети сюда! – Он стоял у открытой двери в кузницу, в темном ватнике и черных штанах, заправленных в сапоги, почти неразличимый в темноте. При ее приближении снял картуз и сунул за пазуху.

«Не такой простофиля, каким кажется, – вспомнились ей слова Генриха. – Значит, ты, Егорушка, хитрый лис, а иначе не воротился бы оттуда живым».

– Заходь уже, чего застыла? – проворчал Кравцов и посторонился.

Пригнув голову, Алимпия вошла в кузницу. Посветила под ноги. У порога крепко втоптанная в глину стальная пластина тихим лязгом отозвалась на стук ее каблучков. Дальше идти не решилась, обернулась. Позади Егор звучно стукнулся лбом о низкую притолоку и в сердцах помянул чью-то мать.

«Ух, как срамно ругается, – вздохнув, подумала Липа и поднесла к его лицу лампу: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился».

– Рано кепи снял, все б не так больно было, – пожалела его, как смогла. – Сейчас железяку какую найдем…

– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня!

Нахлобучив картуз, Егор со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.

– Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна, – скомандовал он и отобрал у нее керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь вон в тот закуток, где горн стоит.

«Чего это он Алимпия Аркадьевна? Может, обиделся?» – Она медленно двинулась за Егором, поглядывая по сторонам.

Липа никогда не была в кузнице: по малолетству – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес совсем другой появился.

Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.

– Что это? – спросила она, дернув Егора за рукав.

– Шперак.

– Что такое шперак?

– Наковальня малая. Да зачем вам надобно знать? Гляньте, лучше, туда! – Он указал головой на здоровенную махину в углу кузницы.

Толстенная труба печи уходила прямиком ввысь и врезалась в крышу, а над кирпичным сводом висел железный колпак. В центре свода Липа разглядела небольшое углубление, а сбоку в стенке – две печурки: одна маленькая, другая большая, и обе дверцами прикрыты.

– Это и есть горн? – спросила она уважительно.

– Ну да…

– А зачем печурки?

– Та, что малая – портянки сушить, что поболе – уголь хранить, – охотно пояснил Егор и отвел лампу в сторону, – а может и не только уголь… Как мыслите, доктор Монпансье?

Странное мычание донеслось откуда-то справа. Липа вздрогнула и посмотрела на Егора.

– Вот, Алимпия Аркадьевна, а эта уж будет большая двурогая наковальня, – продолжил как ни в чем не бывало Кравцов и подтолкнул ее к стоящему на низкой колоде массивному приспособлению. Водрузил лампу на перевернутую кверху дном бочку. – Ну, а этот мил человек – достопочтимый доктор Кроненберг, вчерась только дружка дружке руки жали.

У Липы голова пошла кругом.

«Так вот кто мычал!» – догадалась она, разглядев возлежавшего на шлифованной поверхности наковальни несчастного Генриха. Из его рта торчал носовой платок. Руки и ноги были туго связаны бельевой веревкой. Малейшие телодвижения в попытке высвободиться грозили ему скорым падением на загаженный грызунами пол, поэтому психиатр старался не двигаться, а лишь вращал выпученными глазами и осторожно постанывал. Но даже в такой нелепой позе он выглядел изысканно и франтовато: ни единый волосок не выбился из лощеного образа.

– Ну, хватит, Егор! – рассердилась Липа, топнув ножкой. – Развяжите Генриха! С вашей чрезмерной подозрительностью, как бы ни пришлось воспользоваться его услугами.

– Меня зовут Курт, Курт Краниц, – тихо, но грозно обронил Егор. – Так что, Монпансью, будешь правду глаголить?

– Угу, – закивал головой Генрих и, освободившись от душного кляпа, натужно закашлялся. – Да как вы смеете?! Развяжите меня немедленно!

– Не торопись в камыши, уважаемый! – Егор ловко усадил плененного психиатра на наковальню. Тот перестал кашлять и принялся разглядывать свои брюки, перепачканные серой пылью.

– Господин Краниц, потрудись объяснить, что здесь происходит? – строго спросила Алимпия, пытаясь загладить свою оплошность.