Старый патагонский экспресс

Практически всю первую треть пути, пока мы находились в горах, железная дорога проходила по узкому карнизу, выбитому в скале. Насколько узким он был? Ну, вроде бы между трассой и обрывом еще умещалась корова. С левой стороны взгляд натыкался на голую каменную стену, с правой внизу бурлила река. Корова испугалась и почти милю скакала перед локомотивом: машинисту пришлось сбросить скорость, чтобы не сбить животное. В какой-то момент она остановилась, ткнулась носом в стену, затем сунулась в пропасть и понеслась вперед дальше, неуклюже раскачиваясь и выбрасывая на бегу ноги, как это свойственно коровам. Полоса свободной земли была слишком узкой, чтобы она могла пропустить мимо себя наш поезд, и ей пришлось пробежать, дико вертя хвостом, почти целую милю по этому карнизу.

Ближе к реке заросли кофейных кустов сделались особенно густыми, а еще там росло какао с широкими листьями и крупными бобами. Здесь я мог без труда делать заметки по ходу поезда, поскольку скорость была невелика, пока мы пробирались вдоль бурной реки. Однако я написал совсем немного: «Ущелье — река — брызги — хрупкий мост — испуганная корова — какао».

— Все американцы любят путешествовать в одиночку, — это сказал Луис.

— Я терпеть не могу путешествовать в одиночку, — сказал я. — Это подавляет. И я скучаю по жене и детям. Но когда я один, то лучше вижу все вокруг.

— Вы, американцы, даже между собой не разговариваете.

— Вы имеете в виду Орегон?

— Нет, здесь, когда вы путешествуете.

— Да мы же болтаем без умолку! Кто это сказал, что американцы не говорят между собой?

— Вон там сидит американец, — сказал Луис. — Видите его? Так почему вы с ним не заговорили?

Мужчина был в синей бейсболке с надписью «Барни Олдфильд», в ярко-зеленой рубашке и широких штанах на манер матросских. Хотя он ехал сидя, лямки его рюкзака по-прежнему резали плечи, и он так прижимал к себе этот рюкзак, будто тот был набит золотом. Его лицо покраснело от солнечного ожога, и на вид я бы дал ему больше пятидесяти — волосы на предплечьях были сплошь седые. Он оказался рядом с негритянкой, которая перемежала английский с испанским, но он ни с кем не разговаривал.

— Я и не знал, что он американец, — сказал я.

Луису это показалось очень смешным.

— Вы не знали, что вот он —американец?!

Наверное, это из-за бейсболки Луис принял того пассажира за смешного юнца. Жители Коста-Рики предпочитают шляпы. А бейсболка этого мужчины была надвинута под самым залихватским углом и совершенно не вязалась с морщинами на лице.

— Поговорите с ним, — предложил Луис.

— Нет, спасибо.

Болтать с каким-то стариком только ради того, чтобы Луис послушал, как мы говорим по-английски? Я уже вдоволь пообщался с американцами в Сан-Хосе. И отчасти поэтому с такой охотой покинул город, чтобы попасть наконец на необитаемое Атлантическое побережье или, на худой конец, послушать байки старого негра в каком-нибудь баре в Лимоне о былых временах, погонщиках мулов и пиратах с Москитового берега.

— Давайте же.

— Вот и говорите с ним сами, — сказал я. — Может, он даже станет учить вас английскому.

Это был, честно говоря, мой главный страх: искажение восприятия из-за дружеских чувств. Я совершенно не желал смотреть на окружающее чужими глазами. Я слишком хорошо знал, что это такое. Если друзья указывают на что-то, уже привлекшее ваше внимание, вы кажетесь себе банальным, если же они ткнут пальцем в нечто, пропущенное вами, возникает чувство разочарования, как будто вас обманули, и это порождает еще больший обман, если вы потом упоминаете об этом объекте как о замеченном вами лично. В любом случае это неприятно. « Смотри, сегодня опять дождь!»раздражает меня не хуже, чем «В Коста-Рике есть своя мера длины — вара».

Я желал сконцентрировать все свое внимание без остатка на том, что вижу в окне. Я желал запомнить это ущелье, эти горы, этот освежающий ветерок с ароматом диких цветов, красовавшихся вдоль путей. « Красивые цветы», — записал я.

Луис встал со своего места со смущенной улыбкой. Неловко переступая, он пересек проход и приблизился к старику. Старик не понял, что это обращаются к нему. Луис повторил попытку. Вот паршивец, подумал я. Теперь старик обернулся и улыбнулся мне. Он поднялся. Луис сел на его место. Старик подошел и опустился на место Луиса. Он сказал:

— Сынок, как я рад, что тебя встретил!