Старый патагонский экспресс

— А для меня это никогда не станет домом. Я здесь уже десять лет, и не было минуты, чтобы я не чувствовала себя как… нечто временное, что ли. Иногда я встаю утром, раздвигаю шторы, вижу снова эти пальмы и думаю: «О, Господи!»

— Как вам понравились наши ученики? — вежливо поинтересовался директор, провожая меня к выходу.

— Немного шумные, пожалуй, — буркнул я.

— Для них это очень тихое поведение, — возразил он. — Я даже немного удивился — мы всерьез опасались неприятностей. Совсем недавно тут был сущий ад.

За моей спиной раздались звон разбитого стекла, юношеский хохот и отчаянный вопль учителя.

Именно ученики старших классов здешней школы назвали этот поезд «Пуля Бальбоа». Как и канал, он смотрелся очень по-американски: солидный, современный и в отличном состоянии. Поднимаясь на подножку вагона первого класса, вы запросто могли бы вообразить, будто собрались путешествовать на старом добром поезде до Уорчестера. В том, как вам продавали билеты, а кондукторы в форменных кепи принимали их и вручали взамен посадочные талоны, было нечто старомодное и нереальное. Но это все было свойственно и каналу: и канал, и эта железная дорога изрядно износились за годы честной службы, переступая порог нового века без особой модернизации. Меня должны были доставить с берега Атлантического океана на берег Тихого примерно за полтора часа, и этот поезд практически никогда не опаздывал.

Я уже успел достаточно освоиться в Панаме, чтобы узнавать некоторые места: круг Стивенса, особняки в верхней части Бальбоа и Форт-Клейтон, смахивающий на самую надежную в мире тюрьму. Большинство домов усыпляли своим однообразием: два дерева, клумба, лодка у причала. И ни одного прохожего на улице — собственно говоря, здесь и тротуаров-то для них почти не было. Только слуги, мелькавшие у задних дверей, вносили некоторое оживление в этот монотонный вид.

Первая остановка была «Мирафлорес»: «Миррор-флоорс» на исковерканном наречии зонцев. А затем канал скрылся за горами, и мы не видели его, пока не подъехали к причалу Педро-Мигель, где потрепанные и закопченные суденышки ловцов устриц в точности походили на своих собратьев на Миссисипи.

В отличие от всех прочих поездов в Центральной Америке этот поезд делил пассажиров по социальному признаку. В вагонах с кондиционерами путешествовали офицеры американской армии, состоятельные зонцы, туристы и бизнесмены из Франции и Японии, которые слетелись сюда половить рыбку в мутной воде. Я по собственному желанию отправился в вагон без кондиционера с его разношерстной публикой из панамцев и зонцев, поденных рабочих, рабочих, едущих со смены, черных, в бархатных шапках и иногда с растаманскими косицами, собранными в пучок, и разных семейств — всех рас и оттенков кожи.

В вагонах с кондиционерами пассажиры чинно любовались каналом, видным из окон. Но в дешевом вагоне многие спали, прикорнув на сиденье, и уж точно никому здесь не было дела до мелькавших за окном деревьев и лиан — обитателей дождевых джунглей. Джунгли покрывают здесь восточную часть страны, а на западе, ближе к каналу, поля для гольфа разделены сетью проток с бурой мутной водой, и змеи и скорпионы подстерегают на тропе зазевавшегося пешехода. Когда мы проезжали по этим местам, я не увидел никаких указателей или вывесок — вообще ничего не маячило возле дороги, даже ларьки с гамбургерами или бензозаправки. Настоящий апофеоз американских предместий, триумф банальности, непрерывное поселение из добротных домов, добротных вокзалов и даже добротных тюрем. Здесь, в Гамбоа, зоне влияния канала, дома и тюрьмы выглядели не хуже и не лучше, чем казармы в Форт-Клейтоне или особняки зонцев в Бальбоа. Строгость пейзажа подчеркнулась фигурой полицейского в пресловутой стетсоновской шляпе. Он стоял, прислонившись к капоту патрульной машины, и полировал ногти.

Только в туннеле я вспомнил, что нахожусь в Центральной Америке: все дружно завизжали.

На выезде из туннеля джунгли стали еще гуще, деревья глушили друг друга, лиана цеплялась за лиану, создавая совершенно непролазную чашу. Эти первозданные джунгли, населенные одними птицами, не несли ни малейшего признака близости канала. Это был самый край мира зонцев, где Панама, разрезанная лентой Зоны, снова становится хозяйкой земли. И в своей неукротимой дикости этот край казался не менее нереальным, чем военизированная упорядоченность Зоны. И не важно, что здесь живут аллигаторы и индейцы, — коль скоро у зонцев есть свои любимые собачки и полисмены, которые помогут им отвлечься от окружающего до тех пор, пока на водоразделе Анд джунгли не кончатся.