Старый патагонский экспресс

После этого, не в состоянии ни читать, ни спать, я сделал несколько заметок на форзаце моей книги: «Два класса вагонов в поезде, оба одинаково неудобные и грязные…» Я затосковал по дому. Неужели меня повлекло в дорогу исключительно собственное нетерпение, нежелание остаться за своим столом и переждать еще одну зиму? Да, я покинул дом в приподнятом настроении, но я никогда не был искателем приключений. Во всяком случае, таких, которые вместо получения удовольствий превращаются в бессмысленное испытание стойкости или терпения. Неудобства, которые приходится терпеть в пути, вовсе не приносят мне удовольствия только потому, что я подвергаюсь им по доброй воле и могу отказаться от них. Меня необычайно заинтересовал сам процесс того, как я встану утром у себя дома, и сяду на местный поезд, и буду ехать на нем все дальше и дальше, тогда как мои соседи покинут вагон и отправятся на службу. А я все буду пересаживаться с одного поезда на другой, пока наконец не окажусь в Патагонии. Еще большую печаль навеяли на меня воспоминания о том, что я однажды прочел о Джеке Керуаке

[16]. В возрасте пятидесяти лет, когда за его плечами уже был роман «В дороге», он снова собрался пересечь автостопом всю Америку. Он успел погрузнеть с тех пор и почувствовать себя неудачником, но был уверен в том, что сумеет повторить свое знаменитое путешествие через всю страну. Итак, он покинул Нью-Йорк и направился в Калифорнию. Вид у него по-прежнему был мрачный и угрожающий, а времена здорово изменились. Этот нелюдим сумел добраться только до Нью-Джерси. Там он проторчал на обочине с поднятой рукой несколько часов под проливным дождем, пока наконец не сдался и не вернулся домой на автобусе.

Я не заметил, как заснул, и проснулся от холода и укусов москитов. Я заправил брюки в носки (хотя проклятые москиты запросто прокусывали носки) и натянул на себя теплый свитер и кожаную куртку, приготовленную для высокогорья Анд. Скорчившись на сиденье, я проспал как убитый до самого утра. Я даже не предполагал, что способен спать в таких условиях, и ужасная ночь, проведенная в продавленном кресле в холодном и вонючем вагоне, наполнила меня несгибаемым оптимизмом и отличным настроением, обязательно сопутствующим таким выходкам. Я почувствовал себя настоящим героем.

В шесть утра я уже старательно разглядывал циферблат своих часов. Лампы в вагоне окончательно погасли, было совсем темно. Но буквально через несколько секунд начался рассвет. Диск солнца еще не поднялся над горизонтом, но ему предшествовало наливавшееся яркостью сияние. Сияние захватывало все бо́льшую часть неба, которое приобрело совершенно немыслимые оттенки голубого и казалось необъятным. Вместе со светом пришел и мягкий ветерок, и глубина простиравшегося за окном пейзажа, и даже вонь в вагоне немного отступили перед утренней свежестью пустыни. Никогда в жизни мне не приходилось видеть, чтобы рассвет приходил так быстро, но и спать в таких условиях мне тоже не приходилось никогда. Окна в вагоне оставались распахнутыми настежь, и можно было с легкостью представить, будто я провел ночь на скамье в парке.

Удивительное зрелище представляли собой горы: солнце проявило их тонкие пики, а лежащие ниже широкие скалистые плато окрасило в пурпурный цвет. Отсюда отдельные темные деревья на их склонах казались тонкими, как ресницы. Этот горный пейзаж уступами уходил к небу в восточном направлении, а на юге лежали пыльные леса. Поезд встал. Вокруг была полная пустота. Тем не менее в окне показалась девочка:

— Кофе!

Она налила мне немного в бумажный стаканчик, и я прихлебывал из него не спеша, пока мы возобновили движение по пологим предгорьям.