Старый порядок и революция

Ошибочно полагать, что разрушительные теории, известные под именем социализма, имеют недавнее происхождение: они возникли одновременно с ранним экономизмом. Тогда как экономисты мечтали об использовании всемогущества государства для изменения формы общества, социалисты в своем воображении овладевали властью, чтобы разрушить самые основы общества.

Прочтите «Кодекс природы» Морелли и рядом со всеми доктринами экономистов о всемогуществе государства и безграничности его прав вы найдете многие из политических теорий, наводящих в последнее время страх на Францию и считающихся плодом современности: общность имущества, право на труд, абсолютное равенство, единообразие во всем, механическая правильность всех действий индивидов, тирания регламентаций и полное поглощение личности граждан общественным целым.

«Ничто в обществе не должно составлять предмета особой личной собственности», — гласит статья 1 «Кодекса». «Собственность отвратительна, и тот, кто попытается ее восстановить, подлежит пожизненному заключению как буйнопомешанный и враг человечества. Каждый гражданин будет кормиться, содержаться и заниматься профессией за счет общества», — гласит статья 2. «Все продукты производства будут собраны в общих магазинах и затем распределены всем гражданам, дабы служить их жизненным потребностям. Города будут строиться по одному плану, и все здания, используемые частными лицами, будут одинаковы. По достижении пятилетнего возраста все дети будут изыматься из семей для получения общего, одинакового для всех воспитания за счет государства». Кажется, что эта книга написана вчера, но ей уже сто лет — она вышла в свет в 1755 г., в тот же год, когда Кенэ основал свою школу. Сей факт является лишним доказательством того, что экономизм и социализм взращены на одной и той же почве, они относятся друг к другу как культурный плод к дичку. Из всех людей той эпохи экономисты представляются наименее чуждыми нашему времени. Их пристрастие к равенству выражено настолько явно, а любовь к свободе — так смутно, что по ошибке их можно принять за наших современников. Читая речи и сочинения людей, творивших Революцию, я вдруг ощущаю себя перенесенным в совершенно незнакомое мне общество. Но когда я листаю труды экономистов, мне кажется, что я жил с этими людьми и беседовал с ними.

К 1750 году французский народ был не более требователен по отношению к политической свободе, чем сами экономисты. Утратив свободу, народ потерял и самую идею свободы, и любовь к ней. Народ желал не столько прав, сколько реформ, и если бы на троне оказался государь, величием и духом схожий с Фридрихом Великим, то несомненно он произвел бы в управлении обществом более значительные изменения, чем перемены, свершенные Революцией, и не только не потерял бы корону, но и значительно укрепил бы свое могущество. Уверяют, будто бы один из искуснейших министров, каких имел Людовик XV, г-н де Машо, предвидел такую возможность и указывал на нее своему государю. Но предприятия такого рода не совершаются по чужому совету — исполнить их способен только тот, кто сам замыслил.

Двадцать лет спустя все обстояло уже иначе: образ политической свободы овладел умами французов и с каждым днем казался все более притягательным. На это указывало множество признаков. Провинциями начало овладевать желание нового самоуправления. Умы захвачены идеей о том, что весь народ должен принимать участие в управлении государством. Оживляется воспоминание о Генеральных Штатах. Нация, презирающая собственную историю, с удовольствием вспоминает только эпизоды, связанные с Генеральными Штатами. Новые веяния увлекают и самих экономистов, заставляя их нарушить единство их системы включением в нее некоторых свободных учреждений.

В 1771 г., когда были распущены парламенты, тот же народ, который столько страдал от их притеснений, был глубоко взволнован их падением. Казалось, что вместе с крушением парламентов рухнула последняя преграда, еще сдерживавшая королевскую власть.