Старый порядок и революция

За пределами Франции революция представляет собой предмет всеобщего любопытства. Повсюду она зароняет в сознание народов своего рода смутное понятие о готовящихся новых временах, неясные надежды на перемены и реформы. Но никто еще не подозревает о том, чем должна быть Революция. Государи же и их министры лишены даже и смутного предчувствия приближения Революции, коим томимы народы. Правители видят в ней первоначально лишь одну из болезней, которым время от времени подвержены все народы, и единственным следствием которых является открытие нового политического поприща для их соседей. И если они случайно и высказывают правду о революции, то делают это бессознательно. Хотя главные правители Германии, собравшиеся в 1791 году в Пильнице, провозгласили, что опасность, угрожающая королевскому трону во Франции, является общей опасностью для всех правителей Европы, но, в сущности, этому никто не верил. Секретные документы того времени показывают, что приведенные высказывания были в глазах властителей лишь ловким предлогом, скрывающим подлинные намерения или приукрашивающим их в глазах толпы.

Правители твердо уверены, что французская революция есть явление местное и преходящее, из которого нужно только извлечь пользу. С этой мыслью они и вынашивают планы, осуществляют приготовления, заключают секретные альянсы; предвидя близкую добычу, они спорят, расходятся или, напротив, сближаются во мнениях; они готовятся буквально ко всему, исключая то, что вот-вот произойдет.

Англичане, благодаря памяти о своей истории и длительному пользованию политической свободой обладающие большей ясностью мышления и большим опытом, за густой завесой отчетливо ощущают поступь великой Революции. Но они не способны различить ее форму и предугадать воздействие, которое она окажет в ближайшем будущем на судьбу мира и на их собственную судьбу, скрытую пока что от их глаз. Артур Юнг, путешествовавший по Франции перед началом революции и считающий революцию неизбежной, настолько не понимает ее значения, что задается вопросом, не приведет ли она к усилению привилегий. «Что касается дворянства, — говорит он, — я считаю, что если революция еще более укрепит его силу, она принесет больше вреда, чем пользы».

Даже Берк, чей ум был воспитан ненавистью к Революции с самого ее начала, сам Берк некоторое время оставался в нерешительности. В начале он предсказывает, что Франция будет подвержена волнениям и как бы даже уничтожена. «Надо думать, — говорит он, — военные способности Франции угасли надолго, быть может, навсегда: следующее поколение французов будет повторять древнее изречение: Gallos quoque in bellis florisse audivirnus*

».

Любое событие лучше видится издалека, нежели с близкого расстояния. Во Франции перед началом Революции ни у кого не было ни малейшей мысли о том, что ей надлежит свершить. Среди множества наказов я нахожу лишь два, в которых заметен некоторый страх перед народом. Больше всего опасаются, что королевская власть, двор, как еще говорят, сохранит свое возвышенное положение. Слабость и недолговечность Генеральных Штатов вызывают беспокойство. Люди боятся насилия. Особенно подвержено этому страху дворянство. «Швейцарские войска, — говорят многие наказы, — дадут клятву никогда не поднимать оружия против граждан, даже в случае восстания или бунта». Только бы Генеральные Штаты получили свободу, все препятствия разом будут преодолены; предстоящая реформа огромна, но осуществить ее будет легко.