Старый Сантос и его потомки

Шпильке закрыл руками уши. Он взглянул на колонну евреев, которая остановилась поодаль, на краю дороги, напряженно вслушиваясь в гневные слова. К коменданту подбежали два конвоира с автоматами, готовые по первому взмаху его руки открыть огонь. Шпильке уже решил было так поступить, но его вдруг охватил непонятный страх перед разбушевавшейся толпой крестьян, а возможно, он поколебался, плененный единением всех этих людей, готовых на все, даже на драку во имя спасения своих соседей. Люди с гневом смотрели на него и на его свирепых конвоиров. Впервые в жизни Шпильке растерялся, не зная, как поступить. «Расстрелять всех подряд?» — думал он. В какой-то степени это опасно для него в такой глуши, в этом медвежьем уголке. С чем черт не шутит, может здесь разразиться буря. Во всяком случае Шпильке хотя и не совсем категорически, но все же подумал в это мгновенье, что вряд ли целесообразно проводить одновременно две карательные операции — расстрелять жителей Ружицы и Лукашивки сразу, в один день. Не слишком ли много возьмет он на себя, лейтенант Шпильке?

И он уже другим голосом, скрывая досаду и злость, обратился к возбужденным крестьянам:

— Чего вы сюда пришли? Кто вас звал сюда? Это мы ведь делаем для вашей пользы… Земля, имущество и дома евреев достанутся вам. Возьмете все их добро себе!

— Мы честные люди! Мы не ворюги, не грабители. Чужого нам не надо! — послышались громкие голоса со всех сторон. Из толпы вышел отец Иеремей. Он перекрестился и сказал коменданту:

— Мои прихожане благородные люди. Никто чужого не возьмет. Бог покарает того, кто осмелится взять чужое. Мои люди в поте лица добывали свой хлеб… Точно такие же крестьяне и эти люди! — Он показал на колонну ружичан. — Заповедь гласит: «Не убий… Не кради!»

— Ферфлюхтер швайн! — рассвирепел комендант и шагнул к священнику. — За сколько тебя они купили? А может, большевики тебе надели эту рясу?

— Герр комендант, меня никто не подкупал, и не большевики надели мне рясу… Бог свидетель, что меня сюда привела моя чистая совесть… За что вы убиваете ни в чем не повинных людей? За что?

На тонких бескровных губах офицера промелькнула сатанинская улыбка.

— Глупы вы! — сказал он. — Мы хотели вас освободить от евреев, чтобы вам просторнее было!

Савчук выступил вперед:

— Не нужен нам такой простор! Они никогда не мешали ни нам, ни нашим дедам и прадедам!

Комендант нервно засмеялся, на скулах заметно заходили желваки.

— Вы меня удивляете! Вышли с крестами и хоругвями. Православные, чего ради вы заступаетесь за антихристов?

Савчук взглянул на толпу своих односельчан, увидел Моргуна и сказал:

— Вот наш староста, пускай он скажет…

Моргун обнажил голову, поклонился коменданту и произнес:

— Что ж я могу еще добавить, герр комендант? Мы все выросли на этой земле. Этих людей я знаю. Хорошие люди. Трудятся всю жизнь честно. Они — потомственные виноградари. Если их заберете, не будет здесь виноградных плантаций… Ни вам от этого пользы, ни нам. Одним словом, герр комендант, не трогайте, просим вас, этих людей. Мы берем их под наше наблюдение… Мы вам даем хлеб, мясо, как приказываете, а если заберете у нас этих людей, кому ж работать?.. За них всех мы ручаемся… Всей громадой, герр комендант.

Холодными, злобными глазами посмотрел Шпильке на взбудораженную толпу, на людей, казавшихся ему дикарями. Понимая, что их всех следовало бы перестрелять или хотя бы загнать за колючую проволоку сейчас же, он все-таки подумал, что у него еще хватит времени на это. А сегодня он сделает вид, что прислушался к просьбам местных жителей. Но они запомнят этот день, дорого он обойдется им…

И, подумав немного, комендант сказал:

— Пусть будет по-вашему. Не тронем ваших собратьев… Но глядите! Головой мне ответите, если что не так. Расстреляем и вас и их!.. Понятно?

Через несколько минут каратели сели в машины. Солдаты никак не могли взять в толк, почему сплоховал комендант, неужели испугался безоружных мужиков? Но с начальством солдату не положено вступать в пререкания. Приказ есть приказ. Комендант сел в кабину головной машины. И они умчались в направлении на Яшполь, только пыль вздыбилась.

Ружичане несколько минут стояли, не решаясь тронуться с места. Ужас, охвативший всех час тому назад, еще не прошел, и никто из них не верил, что смертельная опасность миновала, что их не гонят на смерть. И когда до них дошло, что соседи только что спасли их, они ожили и бросились к ним со слезами на глазах.

Гедалья Сантос, совсем поседевший за эти жуткие минуты, обнимаясь с друзьями, сказал:

— Дорогие наши, родные наши! Никто из нас никогда не забудет ваш благородный поступок. Если б не вы… — Сантос почувствовал, как горький ком сдавил горло, и больше ни слова не мог вымолвить. Он никогда не плакал, а сейчас, находясь в тесном окружении верных друзей, не мог сдержать слез, произнес коротко и очень тихо: — Земной вам поклон, родные. Спасибо.

Матяш подошел к нему, обнял, смахнул слезу и сбивчивым от волнения голосом произнес:

— Гедалья, товарищи, за что вы благодарите нас? За то, что мы люди, а не фашисты?