Старый Сантос и его потомки

Все по-прежнему молчали, только черно-белая корова, которая уткнула морду в повозку со свежим сеном, вдруг повернула голову к чужеземцу и протяжно заревела: му-у-у-у!

Офицер ухмыльнулся. Но тут же его бритое, холеное лицо окаменело. Серые глаза запрыгали под стеклами роговых очков и остановились на Петре Гатчинском.

— Фы все русские, переодетые солдаты-большефики? Это фы бегаль от немецких фойск?

— Мы никуда не бегали… — грубо, в тон ему ответил Петр. — Разве вы не видите, что здесь женщины, дети, старики?.. Какие же это солдаты? Крестьяне… Возвращаемся с окопов… Посылали нас окопы рыть…

— Окопы рыть… — передразнил немец Гатчинского и едко усмехнулся. — Ну, а окопы ошень помогал большефикам? Армия фюрера идет фперед!.. Нах остен… Прафда?..

— Что ж, — пожал плечами Гатчинский и весь побагровел от ярости, — у нас говорят: цыплят по осени… — и умолк.

— Что? Что ты сказаль? — вскипел гневом немец, швырнув на землю окурок сигары.

— Я, пан, говорю, что с окопов люди идут… С окопов…

— Яволь… Гут… — промямлил офицер и кивнул своим солдатам.

Те бросились к подводам и стали рыться, сбрасывать наземь узлы.

Солдаты быстро и ловко отбирали меховые вещи и все новое, отбрасывали в кучу, а офицер достал коробку, взял еще сигару.

Женщины, которые еще несколько минут назад стояли, насмерть перепуганные, увидев, как солдаты грабят, расшумелись и бросились к подводам, вырывая у автоматчиков награбленное. Но те увернулись и наставили на них автоматы.

— Век, век, швайн! Капут!.. — заорали они угрожающе.

Женщины еще больше расшумелись, дети заплакали.

Офицер задымил и ухмылялся, глядя, как его солдаты отбиваются от наседающих баб.

Данило Савчук взял свой длинный бич под мышку, сделал несколько шагов к офицеру, облокотившемуся на крыло машины, и укоризненно покачал головой:

— Что ж это получается, пан офицер, на что это похоже? У бедных людей последнюю рубаху отнимают?

— Молчать, хам ферфлюхте! Они заслужили!.. Они хозяин Россия!.. Поняль?

Офицер ударил пастуха носком сапога в живот.

Савчук охнул и упал на землю, корчась от боли. Заметив, как офицер взялся за кобуру, проговорил:

— Ежели нельзя вам, пан, слово сказать, не надо. Буду молчать… — И еле слышно добавил: — Все возьмите и подавитесь!

Солдаты орудовали у подвод, быстро вытаскивали представляющие ценность вещи, остальное швыряли на землю.

Офицер следил за работой своих подчиненных, одобрительно кивая головой.

Солдаты притащили к машинам ворох вещей. А офицер окинул быстрым взором коров.

— Гей, швайн! — кинул он Гатчинскому. — А скотина тоже был на окопах? — насмешливо спросил он. — Кто хозяин? Назад гнать! Цюрюк! — указал он в сторону пылающего города. — За нефыполнение приказа — смерть… Капут… Поняль?

— Поняль… — процедил Гатчинский, глядя на разбросанные вещи.

Офицер заметил у Симхи Кушнира рюкзак, с которым тот не расставался.

— Что там мешок, швайн?..

Он попытался сорвать с его плеч рюкзак, но бухгалтер отскочил в сторону.

— Ничего, пан, у меня нет… Мелочи… — ответил Кушнир, прячась за подводами.

— Ферфлюхте швайн! — заорал не своим голосом офицер и бросился к бухгалтеру, сорвал с ремней рюкзак, стал рыться в нем.

Оказывается, по части грабежа он ненамного отстал от своих солдат. Даже делал это более ловко, более толково и умело. Добравшись до книг и блокнотов, офицер разочаровался. Наверное, думал, что в мешке драгоценности, золото, а там — всякий бумажный хлам. Он в сердцах сплюнул и ногой отшвырнул мешок, погрозив бухгалтеру кулаком.

Направившись к машине, на ходу кинул, взглянув на стадо:

— Поняль мой приказ? Скот гнать цюрюк… Туда!..

Ксеня Матяш подбежала к офицеру, стала умолять, ломать руки:

— Пан, это вся наша жизнь!.. Как же нам без коров?.. У нас дети…

— Век, век! Капут! Русланд капут. Не надо короф, но надо детей, не надо млеко… Капут!..

— Вы не люди, звери! — не сдержалась Ксения и зарыдала.

Он оттолкнул ее и выхватил парабеллум из кобуры.

— Мама! Матуся! — бросилась к ней Леся, обхватив ее обеими руками, заслоняя от разгневанного палача. Леся почувствовала на себе холод черного глазка револьвера, и мурашки поползли по телу.

— Мама, матуся… Палачи!.. За что же, за что?

Заметив, как офицер целится, старик Мейлех Мазур бросился к нему. Ветер раздувал его седую бороду и волосы на обнаженной голове.

— Бога, бога побойтесь, пан! — крикнул он, шагая прямо на офицера, — Как же так, за что убиваете женщин? Я тоже был солдатом… В Германии был, но мирных жителей не трогал… Бога побойтесь!.. С женщинами ведете войну? Грабители вы, а не солдаты! Торбохваты!..

Ставшие огромными, глаза старика горели гневом. И люди застыли в испуге. Никто с места не тронулся. Не представляли, что задумал старый Мазур. Он был страшен в своей ярости, и немец вдруг опешил от неожиданности. Он побледнел, поймав на себе насмешливые взгляды солдат, весь побагровел, сделал шаг к старику, сверля его глазами.

— Юде, хальт, юде! — заревел он сорвавшимся голосом. — Век, век, капут!..