Старый Сантос и его потомки

— Это так, Гедалья, но для какого ж черта будем работать? Что-то не видно, чтобы наши возвращались. А немец уже к Донбассу подбирается…

— Не надо терять надежды! — прервал его Гедалья. — Не будем склонять головы… И если палачи придут убить нас, мы сможем достойно умереть, забрав с собой в могилу и убийц…

— Вот это слова! Правильно! — оживился Меер Шпигель. — Я уже стар, но если бандюги ворвутся сюда, я вот этими костылями смогу голову разнести одному, другому…

Уныние охватило всех.

И в эту минуту гнетущей тишины просунулась в разбитое окно голова в каске.

— Что за нечистая сила? — схватился кто-то за дубинку.

Но тут же послышалось знакомое хихиканье:

— Граждане односельчане, я от вас уезжаю! Ищите себе нового водоноса! Хай Гитлер! Хай бы скорее он сдох, проклятый!

И хоть тяжесть давила душу, все невольно засмеялись, увидев перед собой юродивого.

* * *

Люди еще не успели прийти в себя, как прибежала Леся с корзиной хлеба, испеченного матерью для соседей. Она еще днем собиралась сюда, зная, что люди сидят без еды, но едва вышла из дому, как увидела нескольких немцев и полицаев. Непрошеные гости ходили по хатам, сзывая всех на сходку. Люди стали разбегаться кто куда. Немцы заявили, что будут стрелять, угрожали расправой, и жители в конце концов направились к конторе артели на площадь, где их уже ждал комендант Яшполя Ганс Шпильке. Он должен был сделать важное сообщение и назначить здесь местную власть — старосту.

Проклиная фашистов и полицаев, мужчины и женщины сходились на площадь. Так идут на кладбище. Кто-то плакал, кто-то проклинал все на свете и ругался.

Леся хотела спрятаться, но полицаи выволокли ее из сарая и погнали к площади.

Теперь, когда все уже было позади и в Лукашивке оказалась своя власть, свой староста, Леся взяла корзину и поспешила огородами к Сантосам, надеясь, что не застанет посторонних. Она растерялась, увидя столько знакомых лиц.

Взглянув на бледную, взволнованную соседку, ее наперебой стали спрашивать, что стряслось.

— Леся, что с тобой, рассказывай скоренько, что случилось? — подбежала к ней Рута. — Что за шум был, или нам показалось?

Леся поставила в сторону корзину с хлебом, не зная, что сказать. Краснела, чувствуя на себе столько выжидающих взглядов.

— Леся, дорогая, присаживайся… — Гедалья Сантос пододвинул ей табуретку. — Может, принесла нам хорошие новости?

— Я так перепугалась, думала, что больше вас не увижу. Только недавно кончилась комедия. Приехал комендант из Яшполя с целой оравой головорезов и установил у нас «новый порядок». Всё так испугались, что до сих пор никто не может прийти в себя…

— Рассказывай, рассказывай, доченька, — подбадривал Гедалья, — что это за «новый порядок»?

И Леся повела свой рассказ:

— Ну, согнали всех к конторе, и комендант лейтенант Ганс Шпильке произнес речь. Он говорил, что за невыполнение его приказов — расстрел. Капут, как он сказал. Если не будут работать и сдавать урожай немцам — опять капут!.. Орал и злился за то, что два часа пришлось ждать, пока явятся на сход. Предупредил, что, если в следующий раз это повторится, село сожгут. Маленький, худой, острое личико с кулачок, в очках, с рыжими усами. Мы бы его раздавили, как таракана, но вокруг него стояли солдаты с автоматами и полицаи… Так страшно было смотреть на него! И этот ублюдок ругал советскую власть! Он сказал, что Москву и Ленинград Гитлер уже взял… Врал — противно было слушать. Но уходить никому не разрешили…

Леся перевела дыхание, поправила растрепанные волосы и продолжала:

— Долго он что-то все говорил, а затем велел выбрать старосту. Тут началось. Все отказывались. Тогда он рассвирепел и заявил, что расстреляет каждого третьего за то, что не хотят служить третьему рейху. Даже те, которые в свое время были обижены на советскую власть, и те отказались быть старостами. Ганс тогда сказал, что если по-хорошему не хотят, то он сам назначит. Несколько минут смотрел на людей — и показал на отца. Отец сказал, что он болен, неграмотен, сердце болит, печень больная, придумал еще двадцать отговорок и с трудом отбоярился.

Комендант ткнул пальцем на бывшего завфермой Ивана Полищука.

«Я, герр комендант, — сказал Полищук, — извините, даже расписаться не умею…»

«Писаря возьмешь!»

Полищук растерялся и сказал:

«Я очень болен… Ногу мне должны отрезать… Руки болят…»

«Тогда будешь полицаем в селе…»

«Побойтесь бога, — умолял его Полищук, — какой же из меня полицай? У вас и так их до беса… Смотрите, какие хлопцы, они рады всех передушить, а какой же из меня начальник?.. Нет, не могу, пан!..»

Когда Иван Полищук стал рассказывать все эти басни, комендант оставил его в покое. Выбрал Данило Савчука. Тот покрутил свои усы и махнул рукой:

«С превеликим удовольствием стал бы я, пан начальник, старостой, но какой из меня староста, когда не могу командовать… И в полицию я тоже не гожусь. У меня слабое сердце, я не могу убивать, мучить людей, издеваться над ними, гнать их на работу… Не могу быть палачом, я верующий, и вера моя не позволяет…»

Тогда подошел к коменданту полицай, пошептал ему на ухо, и тот крикнул: