Старый тракт (сборник)

– Петр Иваныч, дражайший господин, я подневолен. Мое дело исполнить приказ и донести: в обозе томского купца Петра Ивановича Макушина предосудительных предметов не обнаружено… Я так полагаю, зная ваше честное имя, прославленное повсеместно по Сибирскому тракту.

– В самом деле, Петр Иваныч, может быть не стоит все происходящее принимать до глубины сердца? – вполголоса сказал Шубников, склоняясь к Макушину. Купец внимательно посмотрел на своего будущего старшего приказчика и будто увидел на его худощавом лице какие-то тайные знаки, призывающие его к спокойствию: «Да ведь и то понять надо: сколько уже лет полиция воюет с раскольниками, а до победы ей над ними далеко. Ну и пусть бы себе веровали, как хотят, нет, надо ж травить людей, как волков при облаве», – подумал Макушин, а вслух сказал: – Понимаю твое положение, Василь Васильевич. Понимаю и сожалею. Сo-жа-лею!

– Ну вот и хорошо, Петр Иваныч. Твое сочувствие моему положению весьма утешает меня. Не первый уж раз московская полиция порывается подавить до основания староверчество, а только не одолеть эту силу. Самые именитые купцы в Москве – староверы. Одной рукой задаривают полицию, а другой шлют в сибирские скиты вспомоществование. Попробуй-ка одолей их!

– А позволь, Василь Васильевич, все-таки осведомиться, как намерен ты произвести так называемый досмотр? Книги упакованы в связки, связки сложены в ящики, ящики обшиты брезентом… работы на пять дней. А к тому ж, Василь Васильевич, мое дело торговое, оно не терпит пустой траты времени. Оборот, извини, как водоворот, крутится не остановимо. И кто только придумал этакое несуразное дело? – Макушин хотя и был все еще возбужден, но говорил уже более спокойно, скорее – рассудительно.

Исправник понимал: дело, которое ему навязано свыше, не что иное, как отвод глаз от каких-то других дел, может быть более важных, если петербургские или московские власти затеяли новый поход против старообрядцев, то не здесь бы им учинять поверку обозов, а быть на стреме там, где обозы загружаются. Но, как говорится, скворец хоть и шустрое существо, но каркать на всю округу ему Богом не дано. Исправник покрутил головой, покрякал, мучительно поморщился:

– Не первый год знаю тебя, Петр Иваныч. Твое честное слово – мне дороже досмотра. Я для близира подводы осмотрю, чтоб в рапорт внести: самолично проверил, при собственной особе самого владельца товара. Так? Или как еще иначе?

– Ну вот это подходяще, Василь Васильевич. И спасибо тебе на добром слове. Я ведь твоим должником не останусь, – повеселел Макушин и повернулся к Шубникову: – Вишь, какое доверие-то, Северьян Архипыч. – В голосе его прозвучала гордеца.

– Истинно, Петр Иваныч, странная держава Россия, – вполголоса проговорил Шубников, но исправник услышал его слова и почему-то воспринял их как похвалу и себе, и всем власть предержащим лицам.

– Да разве мы турки чумазые?! Разве мы не понимаем, что к чему! – Исправник расправил свои полные плечи, становясь перед Макушным как на плацу во фрунт.

А вскоре стали приближаться подводы: одна, другая, третья… Исправник подходил к каждой подводе, запускал руки под брезент, ощупывал ящики и тюки, иногда вытаскивал из-под брезента, встряхивал, громко, чтоб слышали на всякий случай нижние чины, говорил:

– Исправно! Исправно, согласно царскому закону.

Вечер опускался на Барабу ласковый, теплый, с запахами изобильных трав, вступивших в пору своего созревания, со свистом крыльев утиных стай, спешащих на ночевку на бессчетные барабинские озера.

2

Томск удивил Шубникова. Старший приказчик, привыкший к шуму и многолюдию Москвы и Петербурга, полагал, что будет жить отныне в деревне, ну если не в деревне, то по крайней мере в селе, на манер волостных станиц и поселений Верхнего Дона, в лучшем случае.

А тут, на тебе, – город! Да еще какой! И там и тут сияют золотыми маковками церкви и соборы, главная улица – Почтамтская, почти вся из каменных зданий – одно солиднее другого, пристань забита кирпичными пакгаузами, дебаркадерами, белобокими пароходами. Куда ни кинь глаз – магазины, ресторации, трактиры. Базарная площадь кишит с утра до ночи многоликой толпой. Кого тут только нет. Купец купца погоняет; чиновники в форменных мундирах и картузах, как гусаки с вытянутыми шеями, зырят туда-сюда; крестьянский люд на телегах с разной снедью, а в устье речки Ушайки, на берегу и в лодках, охотники и рыбаки с боровой и водоплавающей дичью, с рыбой на любой вкус: чебак, щука, окунь – для простонародья, а для тех, кто побогаче, – муксун, нельма, стерлядь, осетр.

Чего нет – так это фруктов, но зато ягод красно и сине – земляника, черника, голубика, брусника. Хочешь бери на вес, а хочешь целиком с посудой – корзины, березовые с росписью туеса, кадушки из кедровой плашки.

Медов всяких: сотовый, корчажный, свежий, только из улья или перезимовавший с засахарившейся крупинкой, нанесенный пчелой с гречихи, с кипрея, с лугового многоцветья. Сладкий запах от медов разливается по всему базару, аж голова кружится.