Старый тракт (сборник)

Шубников бегло переглянулся с Виргинией Ипполитовной и понял, что она думает о том же: не учтиво с их стороны не откликнуться на его рассуждения, сделать вид, что сия погудка не по их нутру.

– Истинно, Ефрем Маркелыч! Когда мы с Петром Иванычем ехали через Барабу, насмотрелся и на партии ссыльных и обозы переселенцев. Несчастные! Арестанты умирают на ходу под цепями. А переселенцы чуть прикрыты лохмотьями… А дожди, стужа по ночам, а ведь лето. А зимой? О господи, и за что ниспослана такая горькая доля русскому человеку?! – голос Шубникова напрягся, и он сомкнул челюсти, чтоб не всхлипнуть.

– И сколько слез пролито, а все неподвижен жернов гнета! – прошептала Виргиния Ипполитовна и провела платком по глазам.

Все надолго замолчали. Даже стука ножей и вилок не слышалось. До еды ли при таком разговоре?

– Ой, извиняйте, сплоховал малость, – вдруг спохватился Ефрем Маркелович, – может, кто желает водочки или вот рябиновой наливки? Сам-то я как-то с малолетства к этому не обвык…

– Спасибо. А только я непьющий. Такой завет от дедушки идет, – сказал Шубников.

– Ну а я вот выпью, если позволите, Ефрем Маркелыч. – Виргиния Ипполитовна грустно усмехнулась, подставила граненую стопку поближе к хозяину.

– На доброе здоровье! Тогда уж и я с вами. – Белокопытов наполнил стопки водкой вровень с краями, подал одну Виргинии Ипполитовне, вторую зажал в пальцах, чокнулся с гостьей.

– Ну, дай бог, не по последней.

Виргиния Ипполитовна выпила одним махом, опередив хозяина, закусила кусочком ржаного хлеба как заправский пьяница, сказала:

– Не вообразите, что я пьющая. Редко бывает. Просто сегодня на душе тяжко.

– Может быть, помочь чем-нибудь? – осторожно спросил Шубников. Виргиния Ипполитовна резко замотала головой:

– Не обессудьте! Сама не люблю себя такой.

– А может, еще рюмочку наливки? – предложил Белокопытов.

– Давайте, Ефрем Маркелыч, вместе с вами. За здоровье Северьяна Архипыча. Пусть ему поживется хорошо здесь, в Сибири.

«О, да у нее ухватки мужские», – подумал Шубников, поблагодарив за внимание к своей особе.

– Надолго в наши края, Северьян Архипыч? – Виргиния Ипполитовна раскраснелась, оживилась, стала еще привлекательнее.

– Не более четырех дней намерен провести в этом доме. По делу мог бы и ранее отбыть, но Ефрем Маркелыч зовет на заимку проехать, чудеса природы посмотреть, – сказал Шубников.

– Ишь он какой, наш Ефрем Маркелыч! Вас везет, а мне лишь обещает, – бросив на Белокопытова лукавую улыбку, сказала Виргиния Ипполитовна.

– Пренепременно свожу! Вы что? Вы постоянно тут, в Подломном, а Северьян Архипыч был, да сплыл, – Белокопытов посмотрел на учительницу чуть растерянно, но ласково, задержав на ней свой взгляд.

– Да я не упрекаю, у нас еще будет случай.

– Будет! Как скажете, так и будет.

«А что, нет ли между ними любви?» – подумал Шубников, заметив ее улыбку и его растерянность, но тут же промелькнувшая об этом мыслишка улетучилась из его головы. На лице женщины – простота, ясность и никаких намеков на что-нибудь иное. А в голосе – твердость, может быть даже излишняя, при ее-то нежности и красоте.

Когда ужин закончился, на дворе совсем стемнело. Виргиния Ипполитовна стала собираться домой. «Неужели он не проводит ее?» – спросил себя Шубников, раздумывая, не предложить ли женщине свои услуги.

– Одна не опасаетесь? – спросил Шубников. Она не успела ответить, зато поспешил Белокопытов:

– А кого тут опасаться? У нас тут мирно. По следам друг дружку знаем.

– Прощайте, Ефрем Маркелыч. Доброго отдыха, Северьян Архипыч, – громко сказала Виргиния Ипполитовна и неспеша вышла из дома в темноту непроглядной ночи.

Мужчины долго молчали, прислушиваясь к ее шагам, к визгу собак, к стуку калитки. И хозяину, и гостю было жалко, что она ушла, будто оборвалась какая-то светлая ниточка и стало от этого на душе неуютно и одиноко.

10

А рано утром Ефрем Маркелович и Шубников уехали. Телега была загружена какими-то ящиками, бочонками, узлами. Хозяйство на заимке немалое, надо и то, и это. Так объяснил сам Белокопытов. А ведь кроме охоты, рыбалки, добычи кедрового ореха и ягод в двух верстах от заимки пасека на триста ульев. И об этом надо иметь заботу, чтоб не пошло добро прахом. Ефрем Маркелович поведал гостю по дороге о своем житье-бытье. Не все, конечно, подряд – с выбором.

Отец, Белокопытов Маркел Савельевич, не утруждал землю своим долгим пребыванием на ней – умер сорока семи лет от роду. А вскоре, как говорят, и жену позвал за собой. Ефрем остался молодой и неразумный один-одинешенек. Угляди-ка за всем!

Ладно, что бабенка, с которой успел Ефрем обвенчаться по родительскому благословению, оказалась такая ухватистая, такая расторопная, как мельница, – и жернов крутит, и воду на поля качает, и муку в мешки ссыпает. И откуда бы ей все хозяйские премудрости знать? Росла сиротой, ходила по людям из деревни в деревню, чтоб кусок хлеба заработать да лоскут холста припасти, прикрыть бренное тело.