Стать японцем

Видный юрист и политический деятель Цуда Мамити (1829—1903) писал в 1874 г.: «Полагаю, что правительство подобно духу, народ же подобен телу. Сочетание духа и тела образуют человека, сочетание правительства и народа образуют государство. Тело без духа — это труп. Дух же сам по себе, без тела — это не человек. Народ без правительства не образует государства. Правительство без народа тем более не образует государства. Если кто-то думает, что тело просто повинуется приказаниям духа, то это не так. У тела есть свои дарованные Небом законы. Если не учитывать эти законы и чрезмерно использовать тело, тогда и дух подвергнется чрезмерному напряжению, что приведет к ослаблению человека и его смерти. Если же использовать тело в соответствии с небесными законами, тогда человек будет становиться все здоровее и здоровее»⁷⁰.

Цуда Мамити выступал против абсолютной монархии, в его понимании тело-народ имело право на сопротивление в случае его чрезмерного «использования» духом. Цуда действительно заботился о «народном теле» — выступал против пыток в тюрьмах и ратовал за создание парламента.

По отношению к государству наиболее последовательно и успешно (в плане общественного признания) применял метафору тела другой юрист — профессор Минобэ Тацукити (1873— 1948). Именно под его влиянием в начале XX в. в японский политико-государственный быт прочно входит «теория органа» (кикансэцу). Согласно Минобэ, государство представляет собой единый организм, в котором каждая его клетка (человек) входит в состав определенного органа и всего тела. Император же отправляет функцию «головы».

В традиционной китайской мысли государь характеризовался, как правило, в качестве «сердца» (или «сознания» — яп. смн, кокоро)

— органа главного, но местоположение которого затруднительно определить, поскольку его (в отличие от сердца анатомического) нельзя увидеть ни при каких обстоятельствах. Вслед за Китаем, в древней и средневековой Японии император также уподоблялся сердцу. Как и «сердце», японского императора увидеть было тоже нельзя. Уподобление господина голове, а вассалов — рукам и ногам встречается преимущественно в военной сфере — скажем, при описании отношений князя и его самураев⁷¹. Однако в Японии второй половины XIX в. вместе с началом позиционирования императора в качестве верховного главнокомандующего (напомним, что в японской истории императоры никогда не командовали войсками) Мэйдзи тоже начинает уподобляться «голове». Так, в манифесте 1882 г., адресованном военнослужащим, император говорит о себе как о голове, а о военнослужащих — как о ногах и руках, представая в качестве руко- и ноговодителя⁷²

.

Ранние просветители периода Мэйдзи, которые делали упор на необходимости приобретения современных западных научных знаний для модернизации Японии, при характеристике тела-государства употребляли позаимствованную с Запада новомодную медицинскую лексику. Они тоже ратовали за монархию и уподобляли ее телу, но в их рассуждениях государь именуется не вульгарной головой, но «головным мозгом», а его чиновники не только «пятью органами» (понятие «пяти органов» было присуще для традиционной медицины), но и «нервной системой»⁷³.

К концу XIX в. в сознании японского общества уже прочно укоренилась концепция «государства-семьи». В этой системе император исполняет роль отца-матери (фубо)

для своих подданных, которые в официальных указах именуются даже не просто его детьми, а младенцами (сэкиси). В китайской политической философии долг по отношению к родителям (ко) и долг по отношению к государю (пдо) были разведены. И верность по отношению к родителям не означала автоматической (анатомической) верности императору, долг перед родителями считался важнее долга перед «сыном Неба», что вызывало в нынешней Японии осуждение: подобная ситуация предусматривала пугающую возможность выступления против монарха.

В связи с этим японская общественная мысль «усовершенствовала» китайскую модель — оба этих долга оказались объединены в один: «верность государю и родителям — это одно и то же» («тюко иппон»). Подобное соединение встречается еще в работах нативистов эпохи Токугава, в период Мэйдзи этот лозунг был повторно обоснован Като Хироюки, который полагал, что в нем заключена уникальность японской политико-культурной ситуации, когда правящая династия не знает перерыва, и в стране невозможны революции — на том основании, что в жилах всех японцев течет одна и та же японская кровь.