Статьи

В прошлом году, отвечая на один упрек, сделанный вам редакциею “Колокола”, вы замечали ей, что она не знает русского общества; что доставляемые ей сведения нередко ложны, а соображения и выводы, делаемые ее корреспондентами, почти всегда натянуты с бесстыднейшим легкомыслием. Вы это развивали потом в трех довольно объемистых передовых статьях и, по мере сил ваших, кажется, ясно доказывали, что подпольные типографии, заведенные молодежью по совету г. Герцена, дело у нас никуда не годное и что социально-демократической революции в России быть не может по совершенному отсутствию в народе русском социалистических понятий и по неудобству волновать народ против того, кого он считает своим другом, защитником и освободителем. Вас за это ругали, ругали да и полно. А г. Герцен тем часом все нес какую-то фантасмагорию. Вы ему рекомендовали Островского почитать, говорили ему: “Вот какие, сударь, нравы-то в нашем городе”. А он извещал, что войска русские перейдут на сторону Польши, что раскольники дышат враждою против царя и правительства. Что же вышло? Вышло, что войска бьют поляков, Россия заявляет тем или другим способом чувства своей симпатии и преданности государю, а раскольники впереди других и простирают свое усердие далее других.

Что же еще вышло?

А еще журнал “Колокол” до такой степени дискредитовался, что за ним не бегают, как во дни оны, и в Парижском Caf'e de la Rotonde, где ежедневно встречается толпа русской и польской молодежи, нумер “Колокола” лежит две недели в девственной чистоте и неприкосновенности.

Перед вами, разумеется, никто не сознался в безрассудстве тех диких упреков, которые вам делали; но в душе, верно, каждый хоть на маковое зерно смышленый человек согласен, что вы говорили только правду.

Но ваша вина была в том, что вы спорили с самим Герценом!!! А уж, кажется, ему ни крылья не связаны, ни пути не заказаны. Катков же и Юркевич виноваты в том, что возражают мнениям социалистов и материалистов, которые, по словам либерального журнала, уж очень обижены в отношении свободы.

С Герценом потому нельзя не соглашаться, что он сам Герцен, а с этими потому, что они чего-то такого очень хорошего никак выговорить не могут.

Бедненькие! что вы за вздор-то несете? Не вам бы говорить и не нам бы слушать, насколько кто поет полною грудью, насколько кто едва берет только низовые нотки. Кому это вы только рассказываете? “Современник” когда-то приглашал кого-то пожаловать в редакцию, чтобы полюбоваться чем-то очень курьезным; но этих курьезов никто, кажется, не ходил смотреть: “дома”, сказали все, “имеем”.

Социалисты, материалисты, конституционалисты, абсолютисты и всякие исты в нашей благоустроенной земле пишут что хотят, а печатают, что им позволят, так тут ворон ворону глаза не выклюет. А за то, что человек только предпочитает социализм экономическим системам или материализм богопочитанию, не жгут на кострах и в темницы не сажают. “Мысли свободны, поступки ответственны”, и, говоря, что А, В, С, D, Е, F и т. д. социалисты, а X, Y и Z материалисты, я не рискую им причинить ни малейшей неприятности и приношу им высшее наслаждение выдумать себе опасное положение и ругать целую редакцию, связывая с ее “подлостью” свою чистоту недосягаемую.

А все это в существе будет ложь, гнусная мальчишеская ложь, известная только в этой милой сторонушке, где человек начинает лгать от чрева матери своея.

Не смей их трогать, потому что им не очень вольготно! Ну, а если и нам не вольготно? А если все, чего мы ждем, из-за чего бьемся, подрывают, портят; если опровергать то или другое положение известной теории нужно для уяснения истины, то что ж, нельзя этого делать? Не социалисты ли и материалисты русские так щепетильно деликатничали, осмеивая “говорильни” и прочие аксессуары представительства? Не они ли брали в расчет, каково нам ответить положительными словами на их гаерскую ругню? Нет! мы знаем их не два дня.

Пора окончить это ни к чему не ведущее деликатничанье.

Вот если бы гг. Катков и Юркевич теперь говорили то, что они говорят, а зачуяв ветер с другой стороны, запели бы иную песню: Катков бы стал проповедывать социально-демократическую республику, а Юркевич сделался бы московским Фейербахом, да и произошла бы вся эта метаморфоза единственно “страха ради иудейска” — ну, тогда другое дело. Тогда критик либерального журнала имел бы основание построить такую фразейку, по которой “нельзя доверяться авторитетам Каткова или Юркевича, которые не стоят никакого внимания”. А пока нет никаких оснований объяснять образ мыслей этих писателей побуждениями сомнительной чистоты, до тех пор относиться к ним таким образом мог только человек, гадко воспитанный с детства и долго живший в очень дурном кругу. И он-то, по всем соображениям, рискует сделаться человеком, “недостойным никакого внимания”.