Ставка на совесть

…Шляхтин поднял глаза на остановившегося в дверях Петелина и буркнул, указав на стул:

— Прошу.

Петелин не принял во внимание неприветливый тон приглашения, сел напротив командира, притронулся кончиками пальцев к очкам и невозмутимо стал излагать цель своего визита. Павел Федорович уже свыкся с холодной корректностью шляхтинского обращения к себе, хотя поначалу это его угнетало. И он в открытую высказал Шляхтину: «Приятен я вам или нет как человек… но меня избрали секретарем, доверили… Почему же вы ко мне так, точно я палки в колеса втыкаю?» По замкнутому лицу Шляхтина скользнула недобрая усмешка: «Дозвольте мне лично определять свои симпатии. Без вмешательства парторганизации…» — «Хорошо, — сказал Петелин, — в эту область мы вмешиваться не станем. Но что касается всего остального — боевой и политической подготовки, дисциплины… на роль стороннего наблюдателя мы не пойдем». Он говорил как бы от имени тех, кто в ноябре поддержал его и голосовал за избрание в бюро. Шляхтин понимал это и, помня о собрании, на дальнейшее обострение отношений не пошел, но и сократить дистанцию между собою и секретарем также не собирался…

Полк только что переехал в лагерь, надо было определить, на что направить усилия коммунистов в новых условиях.

Шляхтин ответил не сразу. Задержал взгляд на сцепленных замком пальцах положенных на стол рук и задумался. В ссутуленную спину полковника сквозь раскрытое окно давило утреннее солнце. Обойдя сурового хозяина, оно проникло в его кабинет двумя потоками лучей и уперлось ими в еще не просохший после мытья деревянный пол. Над рабочим столом полковника — с допотопным мраморным чернильным прибором и раскрытой папкой для деловых бумаг — в изголуба-золотистом сиянии с веселой нетерпеливостью вспыхивали роящиеся пылинки. Со двора доносился беспечный щебет воробьев.

Петелин, обмякнув от обилия света и какой-то особенной, свойственной майскому утру теплоты, ждал, ничем не напоминая Шляхтину о себе.

Наконец, по-прежнему не поднимая глаз, Иван Прохорович, словно читая по писаному, сказал: главное сейчас — полевая выучка. Не по красивым словам и призывам будут судить о боевой готовности полка, а по действиям личного состава в поле, без всяких там условностей и послаблений.

Обычно громкий, с металлической твердостью голос Ивана Прохоровича звучал в этот раз приглушенно, с усталиной. Казалось, командир полка хотел дать понять секретарю партийного бюро, что говорит ему все это лишь по необходимости, а не потому, что всерьез рассчитывает на его подмогу. Перечислив, что́ для решения главной задачи предстоит сделать по плану боевой подготовки, Шляхтин приподнял голову. «Хватит того, что я сказал? Теперь оставьте меня в покое», — прочел Петелин в его взгляде. Но Павел Федорович был на этот счет другого мнения. Ему хотелось, чтобы Шляхтин вопреки внутреннему сопротивлению, которое нетрудно было в нем угадать, поверил в нужность работы, проводимой партийным бюро. И Павел Федорович пошел встречным курсом. Он тут же стал развертывать программу действий, которая, по его мнению, должна была обеспечить успех намеченного командиром плана. Не созвать ли в подразделениях собрания и не обсудить ли на них вопрос о повышении ответственности коммуниста за полевую выучку личного состава? А не провести ли с офицерами полка нечто вроде теоретической конференции об особенностях современного общевойскового боя? Ведь иным взводным и ротным из-за текучки некогда всерьез заняться углублением собственных военных знаний. И хорошо, если бы основной доклад на этой конференции сделал командир полка.

Начав говорить сдержанно, Петелин под конец, как обычно, когда это касалось дела, близкого ему, зажегся. Он верил, что придет время — и Шляхтин скажет: «Спасибо вам за добрые советы и помощь, без них мне не управиться…» Встречаясь с командиром по партийным делам, Павел Федорович спрашивал себя: «Не случится ли это сейчас? Говорят же: «Терпение исподволь свое возьмет». И то, что Шляхтин, когда Петелин выговорился, ответил не сразу, заронило в душу секретаря надежду. Он не знал, какие думы заботили командира — по его подернутым холодком глазам угадать было трудно, — но, что бы тот ни думал, видимо, в высказанном секретарем было что-то такое, что удерживало Шляхтина от категорического «нет!».

А с желанием сказать так Иван Прохорович как раз и боролся. Уже одно то, что младший по чину навязывал ему — пусть даже в почтительной форме совета — какие-то действия, идея которых должна была бы исходить от него, командира, пробудило в Шляхтине дух несогласия.

Полковник издавна страдал этим недугом. Об опасности заболевания ему никто в глаза не говорил. И потому, может быть, отчетно-выборное собрание, давшее Ивану Прохоровичу поглядеть на себя как бы со стороны, казалось, должно было его насторожить. Однако вышло вопреки ожиданию. Благоприятствовало этому событие, происшедшее вслед за собранием.