Стажёр

Амбагай-хан, окруженный верной тысячей воинов, до сей поры пытавшийся командовать сражением в глубоком, казалось бы, тылу, внезапно оказался в самой гуще битвы. Неизвестная орда поломала все планы — откуда империя обрела столь мощного союзника — загадка. Вскоре повелителю стало не до размышлений. С диким воем чужаки атаковали его тысячу. Амбагай-хан, опытный воин, много повидавший на своем веку и проливший очень много чужой крови, заледенел от страха. Уатакующихзнакомые лица, а возглавлял их он сам. Повелитель потер глаза, затем потряс головой — кошмар не проходил. Его воины запаниковали, чужаки рубили и резали тысячу, словно скот. Вскоре Амбагай-хан вступил в бой со своим двойником, у которого были пустые глаза, не выражавшие эмоций. Рука повелителя ослабла, он пропустил первый удар. По левому боку резануло болью, потекло что-то теплое. Самое паскудное — двойник, казалось, предугадывал его действия. Мелькнула сталь, и у хана отнялась правая рука — вражеская сабля располосовала предплечье. Повелитель перекинул клинок в другую руку — он понимал, поединок предрешен. Тело заметно ослабело, вспышка в глазах — и голова хана покатилась по траве.

Разгром орды продолжался четыре часа. Чужаки преследовали степняков до конца. Черная орда фактически прекратила свое существование. Неожиданные союзники, сделав свое дело, сгруппировались и исчезли у тех же холмов, во вновь появившемся тумане.

Восточная армия обошлась минимальными потерями — погибли четырнадцать канониров от разорвавшихся пушек и сто тринадцать солдат. Трофеи собирали два дня, загрузили все двести телег.

Армия праздновала победу над грозным врагом. Авторитет императрицы возрос у военных до небес. Перегрызут глотку любому, кто осмелился покуситься Мелу I. Через три дня войска ушли через портал к месту своей постоянной дислокации.

X глава

Празднества в Тарагонской империи по случаю победы над Черной ордой длились неделю. Императрица щедро одарила наградами и прочими милостями согласно чину и званиям всех участников славной битвы. Многие офицеры получили продвижение по службе — армия обновлялась и молодела.

Высшую награду — орден Победы — получили двое: герцог Паша Черный и герцог Ланс Орест дé Офунато. Остальным военачальникам ордена попроще. Вояки северной и западной армий ужасно завидовали дождю милостей, который накрылвосточную армию. Генерал Акош дé Реден, командующий армией, получил звание маршала и редкий орден Золотого Орла — их всего пять штук на всю империю. После битвы, признавая за Мелой I ключевую роль в блистательной победе, де Реден сделался ее истовым сторонником. Во дворце праздновали с размахом, как, впрочем, и в столице. Мела не пожалела казны, понимая, что жаба здесь неуместна.

Погуляв пару дней, Пашка затосковал и стал проситься домой.

— Дорогая, пойми, у меня жена должна родить. Нужно быть рядом.

Красавица горестно вздохнула:

— Я ведь не держу тебя, Пашенька, но каково мне остаться одной.

— Кисонька, почему одной? А Ланс с Гидо и Ливэном?

— Твои друзья тебя не заменят.

Пашка с удовольствием поцеловал волнующую грудь с розовым соском.

— Теперь другую, — потребовала Мела, грациозно поворачиваясь.

— О, это мы с удовольствием, нам только давай.

Поцелуи в столь привлекательную часть тела возбудили обоих и закончились они естественно любовной схваткой. Отдышавшись, Пашка спросил:

— За что ты меня любишь, Мела? Кругом столько симпатичных и достойных мужчин. Я и мои друзья теряемся в догадках.

Девушка на мгновение задумалась, потом рассмеялась.

— Дурачок, разве любят за что-то? Люблю и все. Иди ко мне, ненасытный.

— Караул! — запаниковал Пашка.

— Боишься?

— Конечно, боюсь, — честно признался он.

— Не бойся, я тебя пожалею, — и бережно прижала к груди.

Попрощавшись с друзьями в «Ржавой секире», Пашка из дворцовых покоев, как был в генеральском мундире, так и отправился домой в замок привычным телепортом.

Попал он отчего-то в винный подвал.

— Тонкий намек, — хмыкнул он.

Не успев выбраться, тут же нарвался на Пако, который заключил его в дружеские медвежьи объятия.

— Поздравляю, Паша, ты вовремя. Сын у тебя родился. Пако сиял, словно медный котелок, что-то еще говорил, но Чернота не слышал. Неизвестное теплое чувство отцовства разливалось в его груди.

— Извини, Пако, но мне надо к сыну.

— Беги, беги, папаша.

Пашка вихрем взлетел по лестнице и, пробежав через анфилады комнат, очутился перед спальней.

Вошел на цыпочках. Беата спала, откинувшись на высоко поднятые подушки, правой рукой придерживала сопящий сверток в атласном одеяльце. Картина, достойная кисти великого живописца, — мать со спящим ребенком.