Стейниц. Ласкер

Никто из писавших о Стейнице ничего не мог сказать о нем как о человеке. Шахматы в этом смысле — совершенно особая область человеческого творчества, в корне отличная, согласно установившимся взглядам, от музыки, живописи, литературы. Шахматное творчество, на первый взгляд, максимально объективно, наименее зависит от личных качеств человека, от его социальной среды, от жизненной его биографии, оно, так сказать, выпадает из жизни самого шахматиста, подчиняясь имманентным законам самого жанра. Таково обыденное представление, которое, если бы дать ему наукообразное обоснование, явилось бы чисто идеалистической, насквозь формалистской концепцией. Но, повторяю, это даже не концепция, это только обычное представление, в свете которого никак не понять, что же в конце-концов создает стиль и индивидуальность шахматиста? А понять это можно и должно, при предварительном условии безоговорочного отказа от этого представления.

Изучение творчества выдающегося шахматиста, как и творчества каждого выдающегося человека в любой отрасли мышления и действия, — мыслимо лишь на основе изучения его социальной и личной биографии.

Но что делать, если таковая отсутствует? А она отсутствует у Стейница. Не в том смысле, что ее не было, а в том смысле, что о ней ничего не известно. Записано и опубликовано около тысячи шахматных партий, сыгранных Стейницем на протяжении сорока с лишним лет, но во всей шахматной литературе о Стейнице (а другой не существует) не найти ни одного высказывания Стейница на общую, не шахматную тему. Стейниц-человек никого никогда не интересовал. Настолько не интересовал, что ничего не известно о крупнейших внешних фактах его жизни, если они не связаны с шахматами.

Остается, таким образом, лишь угадывать и догадываться, восстанавливать картину на основе случайно дошедших до нас бледных штрихов и отдельных мазков. Нужно ли говорить, насколько трудна и неблагодарна эта задача?

Итак, мы знаем, что Вильгельм Стейниц родился 14 мая 1836 года — сто лет тому назад — в бедной еврейской семье, жившей в еврейском квартале города Праги, третьего но значению своему города бывшей австро-венгерской монархии. Во второй четверти XIX века еврейское гетто формально уже не существовало в городах Австро-Венгрии, но фактически еврейское население жило совершенно обособленной жизнью, и территориально и социально, а тем более в Праге, еврейская община которой была одна из старейших во всей Европе.

Это была община с длительной исторической традицией и богатой и унаследованной культурой, упорно охраняемой от посторонних влияний. Многие «светочи во Израиле», раввины и ученые, вышли из Праги; с городом этим связаны многочисленные легенды еврейского средневекового фольклора, там возникла и знаменитая легенда о «Големе»[1] — материал для многих литературных произведений. Еще в XVII веке главная пражская синагога называлась «старой» синагогой и еврейское кладбище — «старым» кладбищем.

История еврейской общины в Праге знакома и с кровавыми (погромами, и с безжалостными выселениями.

Ассимиляционные тенденции, столь сильные в конце XVIII и начале XIX века в берлинской и венской еврейских общинах, в гораздо меньшей степени коснулись пражской, жившей замкнутой жизнью, имевшей свои административные органы, свою юрисдикцию. Пражская община была довольно многочисленна — до 10 000 человек, из которых многие были зажиточны. Но семейство Стейниц отнюдь не принадлежало к числу зажиточных: об отце Вильгельма известно лишь, что он занимал какой-то очень маленький административный пост в общине и имел тринадцать детей — тринадцатым был Вильгельм.

Тринадцатый ребенок в бедной, полунищей еврейской семье — этим сказано все. Это означает: безрадостное убогое детство, физическая хилость, уродливое воспитание в духовной школе, бессмысленная зубрежка талмудических текстов уже с восьми-девяти лет. Трудно выдержать такое детство, но если ребенок выдерживает его, то получает определенный умственный закал, приобретает стойкость характера.

В еврейском гетто шахматная игра была издавна любимой игрой, и уже в двенадцатилетнем возрасте Вильгельм был известен на еврейской улице как хороший шахматист.

Однако этот еврейский мальчик не сразу стал шахматистом. На пути от детства к юношеству он прошел этап страстного, по-видимому, увлечения. Сведения об этом этапе очень скудны, они ограничиваются несколькими случайными намеками в некрологах и одним биографическим фактом. Речь идет об увлечении юного Стейница математикой. Стейницу, повидимому, пришлось выдержать довольно серьезную борьбу за намеченный жизненный путь, ибо лишь в 1858 году, двадцати двух лет, он получил возможность покинуть Прагу и поступить на первый курс венского политехнического института. Есть все основания предполагать, что в этот юношеский период своей жизни Стейниц очень мало времени отдавал шахматам.

В кафе «Куропатка»