Читаем Стеклобой полностью

Со двора донесся лай, загромыхал далекий гром, в комнате стало совсем темно. Романов всплыл на поверхность, обнаружив себя сидящим на подоконнике со смутным ощущением недоделанного дела. Идиот, ну конечно, — внизу остались зеркало и кресло.

Романов хлопнул дверью и сбежал по широким ступеням. Неведомый спаситель переставил зеркало под дерево. В дубовой раме с замысловатым орнаментом под барабанный перестук капель неслись тучи, небо окончательно почернело, лишь на мгновения освещаясь трещинами молний.

Кресло отчаянно цеплялось за лестничную решетку и за батареи, запиналось о ступени, выскальзывало из мокрых рук. Романов даже решил, что оно саботирует въезд. С зеркалом шло полегче. Втаскивая его на второй этаж под уговоры «миленькое, держись, упадешь — совсем разобьешься», он увидел на подоконнике промокшую девушку. Она сидела, обхватив прижатые к груди колени. Носки ее бежевых замшевых туфель потемнели от воды и были похожи на печенье, опущенное в чай.

— И вы не успели до грозы, — девушка сочувственно посмотрела на романовские брюки, мокрые до колен.

— Стихия нас поглотила, — Романов вежливо улыбнулся.

После всех утренних знакомств она выглядела подозрительно нормальной: простое, миловидное лицо, ярко-румяные щеки и темные короткие волосы, которые она быстрым движением пригладила, заметив свое отражение в зеркале. Пальцы задели длинные серебристые нити сережек, Романов невольно проводил их движение взглядом.

— А я без ключей, забыла. — Она смешно постучала себя по лбу. — Но сын скоро вернется, жалко только батареи уже отключили. — Она поежилась. — И электричества, кстати, опять нет.

Романов помедлил, размышляя, как поступить. Не пригласить к себе вымокшую соседку, оставшуюся без ключей, будет категорически невежливо, но ведь придется разговаривать, а больше всего ему хотелось переодеться и остаться, наконец, одному, прийти в себя после всей этой дороги и беспокойств. Он отставил зеркало, огляделся в поисках щитка, затем поднялся на пару ступенек вверх до ниши в стене, старясь выиграть время.

— Если вы ищете пробки, то они в квартире. Почему-то на антресолях, я могу показать, — девушка легко спрыгнула с подоконника.

«Ну все, отступать некуда», — с досадой подумал Романов.

— Митя, — представился он и толкнул дверь. — Проходите, пожалуйста, но сразу предупреждаю — нас тут двое, я и Иван Андреич. — Романов втащил зеркало. — Распаковался только я.

— Света, — улыбнулась девушка. — Я сейчас, только сыну записку оставлю, а пробки там поищите справа наверху, в глубине.

Оставляя мокрые следы на паркете, Романов прошел в комнату и, подтянувшись, заглянул на антресоли. Пробки не выбило, значит, электричества действительно нет.

— Ничего себе! — Света уже стояла позади него. — Вы же почти достали до потолка.

— Наш замдекана тоже так говорит, — устало улыбнулся Романов. — Давайте, что ли, чаю выпьем, согреемся, только не знаю, где тут что, — он постарался быть гостеприимным.

— С удовольствием, — Света решительно прошла на кухню. — Я бывала у женщины, которая здесь до вас жила.

Романов передвинул коробки в другой угол, нырнул в одну из них и откопал большое полотенце. Вытащил две сухие рубашки, одну надел сам, другую захватил для Светы, и стал искать чашку и пакет с чаем.

Светин голос деловитовито зазвучал из кухни:

— Митя, я нашла ковшик!

Он с раздражением вспомнил Аллочку — аспирантку с кафедры, с очень похожей на его гостью степенью активности. Она снимала пустующую Максову квартиру, за которой Романов должен был приглядывать, и у Романова сводило челюсть от этой двухметровой кудрявой кобылицы. Не было недели, чтобы в квартире что-нибудь не взорвалось, не протекло или не обвалилось. Она звонила домой, звонила на кафедру, она приходила на прослушивания абитуриентов, где Романов уныло сидел в углу и сверял списки, а иногда и в колледж на окраине, где у Романова была халтура. При каждой встрече она старалась его обнять, и пахло от нее дурацкой пряной травой, которую Романов не выносил. Он вспомнил очередную лекцию Макса, когда тот спокойным размеренным голосом по телефону отчитывал его за непроработанный женский вопрос: «Скажи мне, мой друг, как ты думаешь, зачем тебе с небесного склада была выдана Аллочка? Я тебе скажу — затем, чтобы брать с нее деньги. А мы что видим? Звонки, приезды и бесконечные просьбы. Аллочка крепкой рукой берет Дмитсергеича, и затаскивает к себе в курятник, где ей удобнее его потрошить. Дмитсергеич ездит к ней ремонтировать, прости господи, антенну. Митя, очнись, это сюжет из порнофильма, антенны не ломаются, они только гнутся!»

Чай был отвратительный. Света сидела у окна в романовской любимой рубашке, которая оказалась для нее недлинным платьем, и радостно приговаривала:

— Митя, это нельзя пить, прямо сено какое-то! — она позвякивала ложкой, делала маленькие глотки и ерошила волосы одной рукой, оглядывая его коробки и стопки книг. Сейчас начнутся вопросы, понял Романов, нужно успеть первым.

— Вы давно в городе? — спросил он.

— Сто лет и полтора месяца, — она усмехнулась, — так Кирпичик говорит.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее