Стеклодувы

– Этот беспорядок – позор для города, – кричал он. – Если кто-то не хочет слушать музыку, пусть покинет зал.

Одни приветствовали эти слова, другие протестовали, слышались свистки и топанье ног.

Офицер, который командовал национальными гвардейцами, крикнул: "Ca ira!" – национальная песня. Каждый патриот, находящийся в зале, желает ее слышать".

Дирижер покраснел и посмотрел вниз, на зрительный зал.

– Среди зрителей есть и такие, которые этого не хотят, – ответил он. Слова этой песни являются оскорблением для верных подданных короля.

Свистки и дикие крики были ответом на эти слова. Эдме, сидевшая рядом со мной, присоединилась к этим крикам, к великому смущению соседей, сидевших по другую сторону от нас. В разных концах зрительного зала люди что-то выкрикивали, размахивая в воздухе программками.

Потом драгунские офицеры, сидевшие рядом с нами в партере, а также те, что находились в ложах, вскочили на ноги и выхватили из ножен шпаги. Один из них, капитан по званию, приказал всем драгунам, присутствующим в зале, собраться возле ложи рядом со сценой, где сидели офицеры, и следить за тем, чтобы никто не тронул музыкантов.

Национальная гвардия выстроилась напротив, в полном вооружении. Страх охватил всех, находящихся в зале, – ведь если противные стороны вступят в драку, что случится с остальными зрителями, при том, что выход закрыт, и никто не может покинуть зал?

Как мне не везет, думала я, всякий раз, как я ношу ребенка, я непременно попадаю в какую-нибудь кашу, однако в данный момент, по какой-то непонятной мне самой причине, я не испытывала страха.

Так же, как Эдме, я терпеть не могла надменных драгунских офицеров, которые расхаживали по улицам Ле-Мана с таким видом, словно город принадлежит исключительно им одним. Я поглядела на Пьера, который по случаю выхода в театр надел форму национального гвардейца, и подумала, что она очень ему идет. Пьеру не было еще сорока лет, однако волосы его почти совсем поседели, и это придавало его облику еще большую значительность, а синие глаза, так похожие на матушкины, сверкали от негодования.

– Пусть те из присутствующих в зале, кто не хочет слушать "Ca ira!", встанут, чтобы мы могли их видеть, – громко закричал он. – Таким образом мы сразу увидим, кто здесь враги народа.

Это предложение было встречено криками одобрения, и я почувствовала гордость за брата. Пьер, наш непрактичный Пьер, не собирался пасовать перед драгунами.

Несколько человек нерешительно поднялись на ноги, но их тут же поспешно заставили сесть их соседи, которые, несомненно, опасались эпитета "аристократ". В воздухе слышались споры и крики, драгуны со шпагами наголо готовы были наброситься на нас и изрубить в куски.

Мэр Ле-Мана с шарфом через плечо – знаком муниципальной власти – в сопровождении еще одного муниципального чиновника прошел по проходу к драгунскому офицеру, принявшему на себя командование, и твердым голосом предложил ему опустить шпагу и приказать остальным сделать то же самое.

– Велите своим музыкантам играть "Ca ira!", – сказал он.

– Прошу прощения, – отвечал офицер, это был майор Руийон, как шепотом сообщил кто-то по соседству с Эдме, – но песня "Ca ira!" не входит в репертуар оркестра Шартрских драгун.

В тот же момент все находящиеся в зале офицеры, так же, как и некоторая часть публики, грянули хором: "Ca n'ira pas"[34] в то время, как противники драгун продолжали петь свою версию, притопывая ногами и обходясь без музыки.

Наконец был достигнут некий компромисс. Майор де Руийон согласился разрешить оркестру играть требуемую песню, если после этого им будет позволено сыграть знаменитую селодию "Richard, o, mon roy; l'universe t'abandonne"[35].

Эта песня была в большой моде в то время, когда король и королева вместе со всем двором находились в Версале, и намек был ясен. Ради воцарения мира и для того, чтобы можно было продолжать балет, который должен был заключить программу вечера, мэр Ле-Мана согласился.

Мне казалось, что крыша рухнет у нас над головой, когда, наконец, грянула "Ca ira!". Даже я стала подтягивать, пытаясь себе представить, что сказала бы матушка, если бы могла меня видеть. Когда после этого запели "Richard, o mon roy", она прозвучала так, словно пели шепотом, поскольку пели только одни драгуны да еще одна-две женщины в партере, которым хотелось выделиться.

Мы ушли, не дождавшись конца балета, – после того, что мы только что видели, это было совсем не интересно. Шагая по улицам, вся наша троица – две сестры и между ними брат, – громко распевала:

Ah! Ca ira! Ca ira! Ca ira!

Les aristocrates a la lanterne!

Ah! Ca ira! Ca ira! Ca ira!

Les aristocrates on les pendre!