Стена

А Пеликан послушал, головой покивал и спросил:

— Все они?

Старая школьная шутка, Игорь ее не раз применял. Когда-нибудь соловьем зальется, начнет витийствовать, но прервать его бессмысленным вопросом, к делу не относящимся, — тут же запнется, недоумевая, начнет выяснять суть вопроса.

Так и Игорь — затормозил на полном скаку:

— Кто все?

А вопрос, оказывается, был со смыслом. Пеликан пояснил:

— Все поголовно за привилегии сражаются? И солдатики?

Игорь сообразил, что зарвался. В самом деле. Какие у солдат, то есть бывших крестьян, привилегии?..

— Ну-у, солдаты в большинстве своем мобилизованы.

— То-то и оно. А ведь воюют. И неплохо воюют, как и все, за что русский мужик берется.

— Одурманены пропагандой.

— А что ж они красной пропагандой не одурманены? Или неубедительна? А казалось бы, куда там: мир, земля, воля, хлеб — все ваше, берите, распоряжайтесь! А они, распропагандированные, за своих бывших хозяев бьются, жизни кладут. Тут, браток, не так все просто, как кажется… А думаешь ты верно, хотя и сыроват, сыроват. Ну, это наживное… Так что не греши на свои глаза. Они у тебя в нужном направлении смотрят, — встал, потянулся с хрустом и в дом вошел.

А Игорь остался на дворе. Пошел к баньке и сел там на завалинку. Стыдно ему было. А еще историком собрался стать, косноязычный! Не сумел объяснить Пеликану даже не смысл белого движения — смысл-то на поверхности лежит, — а достаточную пока жизнеспособность его. Восемнадцатый год на дворе. До Москвы и Петрограда — версты немеренные. Деревни — одна другой глуше, бедность изо всех дыр прет. Пока мужик разберется, за кого сражаться стоит, он, не исключено, голову сложит в бою со своим же братом мужиком. Но ведь вскорости разберется, до конца все поймет — сам поймет и разъяснят ему. Кто разъяснит? А нагайки командирские. А ночные расстрелы. А лихая удаль белых гвардейцев, которым уж и живых людей не хватает — петухов пороть начали. Людей-то они не только порют, но и вешают и стреляют… Вон в Ивановке Федор рассказывал, хозяин избы, где они с Ледневым ночевали. Прошел через них полк, может, как раз того полковника Смирного, и для показу комиссара плененного в деревню привел. Привязал комиссара, как князя Игоря, к двум елкам за обе ноги и… Ну, день-два еще погужевались в Ивановке орлы, покуражились, поживились и ушли верхами. А половинки комиссарского тела все на елках висели. Даже Федор, а он германскую вынес, ногу на ней потерял, и то крестился, когда рассказывал. Говорил: жуткое дело, когда они на ветру раскачиваются…

Вот это и есть — красная пропаганда. И если бы ее еще словом подкрепить, кто б тогда к белым примкнуть вздумал?..

А чего ж ты, Игорек, не подкрепил? Ведь мог же, мог! Легенду свою замечательную бережешь? Грош ей цена, если будешь ходить по земле наблюдателем…

Вспомнил читанный когда-то фантастический рассказ — так, пролистал между делом. Пащенко сунул, сказал: хоть и не любишь фантастику, а прочти, ловко придумано, — вспомнил его Игорь и усмехнулся невесело. Там как раз говорилось о путешествии в прошлое, о том, что не имеет права, не может путешественник вольно или невольно изменять прошлое своим вмешательством: на будущем это, дескать, отразится. Будущее будущим, а как быть с совестью?..

Первый раз сегодня сорвался, хороший симптом, сам так считал. Сидел на завалинке, жевал травинку, приходил в себя. Он твердо знал, что разговор, внезапно начатый на крыльце, не окончен и Пеликан не зря в избу сбежал, хотел, чтобы поостыл спорщик Бородин, чтобы аргументы проверил, — ведь понял Григорий Львович, что за мальчишеским заполошным косноязычием скрывается. А раз понял и не возразил, так что? Выходит, наш человек Пеликан?

Нет, Игорь, погоди малость с выводами, поперек батьки в пекло не лезь, как сам Пеликан выражаться изволит. Поживем — увидим.

Тут из-за дома старик Леднев выглянул, есть позвал. Оказалось, хозяин из лесу вернулся, грибов нанес. Ну и сало на стол пошло, не без того…

А вечером, когда стемнело и профессор, вдосталь на- говорившись с хозяином о высоком смысле крестьянской жизни, собрался на боковую, Пеликан поманил Игоря:

— Выйдем-ка…

Вышли. Встали у крыльца. Пеликан осмотрелся кругом — никого, дверь в избу поплотнее прикрыл.

— Ты вот что… — начал, запинаясь, что не очень-то походило на краснобая и балагура, каким привык его знать Игорь, — парень ты вроде правильный, ехали бояре, толковый парень. Разговор наш мы еще продолжим, время будет. А пока ты помочь мне должен, рассчитываю я на тебя, давно присматриваюсь, прицениваюсь…

— Приценился? И почем я нынче?

Хотел того или нет, случайно вышло, а сердитой своей репликой вернул Пеликану вдруг пропавшую у того уверенность. Он хохотнул даже:

— В базарный день поторгуемся. Не продешевим, не бойся. А дело слушай, рот захлопни, уши раскрой. Я сейчас уйду, надо мне, а вы ночуйте. Спокойно здесь. Поутру в город тронетесь — тут близенько, к полудню дойдете. Так вот. Запоминай адрес: Губернаторская улица, дом четырнадцать. Хозяйка — Сомова Софья Демидовна. Запомнил? Повтори.

Игорь повторил, но спросить не утерпел:

— Зачем мне это?