Стена плача

- Нельзя сказать, что мы как-то вдруг, в одночасье стали свидетелями очевидного регресса. Долгие годы хлам деградации нагромождался вокруг нас, день за днем это дерьмо жизни мы складывали зловонными кучками до тех пор, пока сор невежества не стал путать нам ноги, пеленать руки, застилать глаза и затыкать уши, пока эта вязкая паутина не стала вить вокруг каждого из нас свой уродливый кокон, пока эта мерзкая плесень не стала кляпить нам рот... Мы были ослеплены, обездвижены, мы оглохли и онемели, нечем стало дышать... Нас превратили в гниющую мертвечину и лишили возможности взвешивать, сравнивать, думать. Думали, что лишили, надеялись, твердо верили, что мозги наши превратились в опилки. Но вот тут-то и ждал нас промах. Произошла осечка. Заржавели патроны, промок порох. Для истории это не ново. Каждую империю ждет свой конец. На фоне этой проржавевшей упаднической идеологии вдруг проросли свежие тугие ростки новой мысли. Ее конечно, пытались скосить, выжечь, вытравить...Даже распять. И распяли... Но известно давно: мысль погубить невозможно. Человека можно убить, но нельзя запретить ему думать и жить его мыслям...

Вскоре с трубкой было покончено, он долго ее раскуривал, наконец произнес:

- Этот мир, без сомнения, должен быть разрушен. Как Содом и Гоморра, как Карфаген...

Это был приговор миру.

«Камня на камне от тебя не останется»...

Мне показалось, что на землю снова пришел Иисус...

- «Не мир пришел я принести, но меч...», - сказал я.

- Вот именно, - сказал Жора, - не мир... Миру вкрай{ Вкрай (укр.) - по зарез.} нужен острый меч, чтоб отсечь дурью голову с плеч...

- Стишок так себе, - сказал я.

- Я и не старался.

- А мог бы...

- Тут я не мастак, - сказал Жора, - вот Тинка...

Он мечтательно прищурил глаза.

- Что «Тинка»?

Жора молчал.

- Нужно побыстрей строить нашу Пирамиду, - сказал я, - сколько можно топтаться на месте?! Необходимо действовать, действовать, а не...

Жора прервал меня:

- Стой, стой, - сказал он, - послушай меня. Ты должен усвоить это навсегда: действие - злейший враг мысли, ибо любая самая ничтожная и даже глупая на первый взгляд мысль предполагает отрешение от всего мира движений, всяких там перемещений и достижений успехов, отрешение от мира движений звезд и планет.

Жора прервал свою мысль, посмотрел на меня и продолжал:

- Когда человек думает, он должен остановить бег не только собственной плоти, но и несущегося мимо него мира. Чтобы мысль, пришедшая ему в голову, смогла изменить этот мир. Прошли те времена, когда прогулки по побережью под мерные накаты волн Средиземного моря, создавали мир мыслей для строительства будущего человечества. Я прав?..

- Возможно, - сказал я.

В течение нескольких месяцев мы каждый день обговаривали сложившуюся ситуацию. И решение было принято окончательно: строить! Смешно было даже предполагать, что мы могли от него отказаться. Ведь мы ждали этого момента с таким нетерпением! Отрешившись от химер славословия и отрекшись от всего, что заставляло нас любить жизнь, мы перестали видеть в ней все, что доставляло нам наслаждение и все свои силы устремили на ее спасение. Да! Нужно было безотлагательно действовать, спасать жизнь, спасать... Если не мы, то кто? Неужели вот эти ханжи и невежды, эти прилипалы и живодеры, эти Авловы, Здяки, Чергинцы, Переметчики, Шпуи и Штепы, Шапари и Швондеры, кнопки, булавки, шпоньки и швецы... Эта шелудивая шушера, вот эти ублюдки?!

Нет...

Мы понимали: если не мы, то кто же?! И если все-таки кто-то, то почему не мы?! (Это стало и нашим девизом!).

- И помни: не найдёшь мне Тинку - удавлю! - пригрозил Жора. - Я не шучу.

Он посмотрел на меня так, что я не мог не поверить: он не шутит. Я знал этот его нешуточный взгляд.

Похоже, что пришла и её, Тинина очередь сказать свое веское слово.

Глава 10

Как-то я застал Жору с огромной толстой книгой в руках. Грубый темно-вишневый переплет, какие миллионными тиражами издавались в Советском Союзе. Книга, казалось, вдавила Жору в кресло, и создавалось впечатление, что теперь ему из него не выбраться до тех пор, пока не будет прочитана последняя страница. Она прочно удерживала своего читателя и, как бы мстила ему за такое запоздалое любопытство к своей величественной персоне.

Я знаю много толстых книг: Библия! Или «Война и мир». Или «Гаргантюа и Пантагрюэль», или «Дон Кихот», или «Словарь русского языка», или «Биология» (Вилли), или, скажем, тот же «Улисс»...

Какую из них он не дочитал?

- Ты еще и книжки читаешь? - с издевкой, на которую способен только самый последний ехидна, спросил Вит.

- К твоему большому стыду я победил не все самые толстые книжки.

- Осилишь ли, а, ста-арик?

Не так давно Вит отпустил усы и бороду и теперь был еще больше похож на Жана Рено-Леона из французской картины про киллера. Если бы Вит был чуть повыше ростом, пошире в плечах, поплотнее в теле и не настолько лыс, он мог играть его двойника. А сейчас у него был такой вид, словно он только что придумал теорию относительности. Жора оторвал взгляд от книжки и, усмехнувшись, неуверенно произнес:

- Вряд ли.

- Что это, неужели Библия?