Его письменное общение с Полиной в основном сводится теперь к тысяче разных поручений: посылка ему коробочек с ароматическими пастилками, что необходимо ему для общения с дамами миланского света; отправка бесчисленных ящиков и баулов с книгами; просьбы о переводных векселях, выплаты по различным доверенностям… Не говоря уже о том, что он постоянно напоминает, чтобы она сделала все возможное для ускорения продажи дома, — хотя это мероприятие лишит ее наследства. Шерубен всеми силами восстает против этой продажи и обвиняет сына в намерении их разорить.
Анри постоянно озабочен денежными проблемами, его настроения зависят от капризов его любовницы, но литературные занятия все же поддерживают его в бодром состоянии духа: он упорно работает над своей «Историей итальянской живописи». Начинающий литератор записывает: «С 13 октября — это день моего приезда — и по сей день, 18 декабря, я упорно работаю, будучи несчастлив в любви. Начиная с середины ноября — исключительно над стилем».
1814 год закончился для Анри известием о смерти Александрины Дарю, случившейся 26 декабря в результате родов, которые, однако, прошли без осложнений. Из письма, которым кузен Дарю сообщил ему об этой трагедии, явно видно, что пресловутая стойкость Пьера сменилась на сей раз бездонным отчаянием: «Ее здравый ум, ровный характер, нежные чувства — все это ушло навсегда. Вы ее больше не увидите по возвращении в Париж. Вы застанете всю семью в слезах и одинокого отца, оставшегося с семью детьми. <…> Обнимаю Вас, но сердце мое полно боли». Анри умалчивает об этой драме в своем «Журнале», зато там проскальзывает намек об исчезновении с его горизонта некой мадемуазель Рокур. Он поделился своей печалью только с Полиной: «Ах! Мой дорогой друг, какую печальную новость я узнал из газеты, которую мне доставляют! Смерть мадам Дарю. После тебя она была моим лучшим другом в этом мире. Я не могу больше писать. До свидания.
28 января 1815 года в Париже вышла его книга «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио», и это на короткое время его подбодрило.
Первая книга, первый плагиат
Если музыкальный вкус Анри, бесспорно, развивался с годами — «имея счастье бывать в Ла Скала <…> я, можно сказать, стал знатоком музыки», — то его познания в истории музыки были близки к нулю. Более того, он и сам прекрасно это осознавал. Опубликовав под осторожным псевдонимом Луи Александр Сезар Бомбе «Жизнеописание Гайдна, Моцарта и Метастазио», Анри Бейль официально вошел в литературу, — но вошел… плагиатом. Этот факт, возможно, остался бы незамеченным, если бы эта публикация не привлекла внимания итальянского литератора и музыковеда Джузеппе Карпани — он сам был автором эссе о Гайдне, которое вышло в 1812 году. Итальянец решил публично обратиться к своему «двойнику» через «Газетта ди Милано». Его отповедь была красноречива: «Я не имею чести Вас знать и никогда не имел бы впредь, если бы Вас не посетило желание, как Вы выражаетесь, стать автором: Вы издали в 1814 году у Дидо на французском языке записки о знаменитом композиторе Гайдне. Мой книготорговец, как только получил эти записки, украшенные Вашим почтенным именем, сразу предоставил их мне. Гайдн, изящные искусства, беллетристика, Париж! Какое счастье! В нетерпении открываю я книгу и вижу, что
Для итальянского музыковеда самое страшное заключалось даже не в том, что его материал украден, а в том, что он искажен: «…Украв у меня четыре пятых моей работы, Вы прибавили к ней пятую часть — Вашу собственную. Вы можете знать, что эта часть уж точно не принадлежит мне. Я Вам отвечу: оставьте ее себе. Во-первых, я не люблю присваивать чужие вещи. Во-вторых, она не стоит того, чтобы ее присвоить. Но я должен поблагодарить Вас за эту некорректность в Вашем переводе: в результате этих Ваших каверз получился несвязный текст, который сразу выдает подделку. <…> Я благодарен Вам за то, что Вы сами дали мне в руки средство защитить от Вас мое произведение, но вынужден пожаловаться на некоторые из Ваших приемов. Зачем Вы опустили некоторые пассажи из моего текста? Зачем Вы исказили некоторые другие — по невежеству или из хитрости? <…> Вы не удовольствовались тем, что украли мое дитя, — Вы вырвали ему глаза, отрезали уши и изуродовали тело. Пусть бы Вы хотя бы оставили его таким, каким нашли в колыбели!» Он завершает свой лапидарный памфлет так: «Проявите благодарность мне за мою терпимость — тем, что не отвечайте мне ничего. Этим Вы поможете мне подавить в себе чувства, которые обокраденные авторы в подобных случаях не стесняются выражать».