Степь ковыльная

Позднеев с любовью смотрел на продолговатое, в глубоких морщинах, лицо Александра Васильевича, с высоко поднятыми дугами тонких бровей, со складками в уголках насмешливого рта. Это лицо оживлялось большими голубоватыми глазами, полными молодого задора, а теперь задумчивыми, подернутыми дымкой печали. Был он сейчас какой-то совсем домашний, непохожий на боевого генерала — грозу врагов России. Знал Анатолий Михайлович, сколь много при царском дворе завистников и врагов у Суворова из-за прямоты его и едких насмешек над придворными трутнями…

— А что ведомо тебе о крепости Димитрия Ростовского? — спросил неожиданно, как часто он это делал, Суворов.

Помня, как не любит Александр Васильевич «немогузнайства», Позднеев поспешил ответить то немногое, что он успел узнать:

— Крепость заложена в тысяча семьсот шестьдесят первом году и выстроена за два года военным инженером Александром Ивановичем Ригельманом. Это сильнейшая фортеция звездообразной формы, о девяти углах. Имеет девять редутов и еще два на крутых склонах к Дону и Темернику, два полубастиона и один редут — Богатяновский. Гарнизон — четыре полка: Павловский, Тамбовский, Козловский, Коротоякский — 4870 солдат и офицеров, да еще конный Азовский казачий полк — 465 сабель, инженерная команда — 381 человек…

— Довольно. Вижу, что знаешь, — сказал ласково Суворов. — Офицер должен всегда все ведать…

И опять — совсем неожиданно, зорко взглянув на Позднеева:

— А ты, мил-сердечный друг, был знаком в Санкт-Петербурге с некоей зеленоглазой красоткой Ириной Петровной, по мужу Крауфорд?

Позднеев, удобно сидевший в кожаном вольтеровском кресле, вскочил, изумленный, и, слегка побледнев, спросил прерывисто:

— А откуда вам… про то… ведомо?

Суворов, казалось, был доволен, что его слова так сильно взволновали Позднеева. Тонкая усмешка раздвинула уголки его рта. Но взор его оставался пристальным, строговатым:

— Узнал об этом сегодня от Верзилина. Неделю назад посылал он своего провиантмейстера Пятницкого в Таганрог к фирме «Сидней, Джемс и компания», не возьмут ли они на себя поставку муки для гарнизона крепости. Там Пятницкого увидела Ирина Петровна, расспрашивала, несказанно обрадовалась, узнав, что ты сейчас в Ростовской крепости. А почему она в Таганроге, спросишь, — так дело простое… А может быть, и совсем не простое, — добавил, как бы в раздумье, Суворов. — Муж ее, сэр Арчибальд Крауфорд, назначен управляющим Таганрогским отделением фирмы, и жительствует он в Таганроге уже свыше месяца… Ну, а теперь, — повелительно сказал Суворов, — расскажи-ка мне, дружок, обстоятельно и досконально все, что ведомо тебе об Ирине и особливо о ее муженьке — Крауфорде. Да ты садись, что стоишь оторопело, точно я приведения некие вызвал к жизни.

Позднеев послушно сел, с минуту помолчал, преодолевая волнение и собираясь с мыслями, потом начал свой рассказ.

…Служа в Петербурге офицером лейб-гвардии конно-гвардейского полка, Позднеев изредка бывал в доме богача графа Радомского, жена которого, Елена Максимовна, приходилась дальней родственницей Позднееву. Она терпела немало обид от своего мужа, крутого по нраву. У Радомских Позднеев познакомился с гувернанткой их двоих детей — двадцатилетней Ириной Петровной Тихоновой. Она окончила институт благородных девиц. Отец ее, поручик, погиб во время русско-турецкой войны, мать умерла давно. Единственно, кто заботился о ней, — ее тетка, Прасковья Михайловна, вдова сенатского чиновника, но Ирина не хотела быть в тягость старушке, жившей на маленькую пенсию.

Бывавший в гостях у Радомских советник английского посольства в Петербурге сэр Арчибальд Крауфорд, беспечный весельчак и балагур, увлекся Ириной, просил ее выйти за него замуж. Крауфорд был вдвое старше Ирины, любви к нему у нее не было, и она сначала решительно отказала англичанину.

Вскоре после этого Радомских стал навещать Позднеев. С первой же встречи Ирина полюбила молодого офицера. Позднеева тоже влекла к себе эта умная и красивая девушка, но у него в Москве осталась невеста Оленька.

— Погоди немного, подбрось-ка поленьев в печку, — сказал Суворов, поеживаясь. — Не хочу звать вестового.

В трубе завывал ветер — на дворе начиналась вьюга. В печке снова весело заплясал огонь, затрещали поленья, выбрасывая снопы ярких искр. А на двух небольших окнах комнаты видны были другие снопы — причудливо вышитые крепким морозом. Безмолвно в маленькой комнате. Тишина какая-то устоявшаяся, добротная. И даже еле слышный стрекот сверчка и потрескивание дров в печке не нарушают безмолвия, а как-то еще больше оттеняют его.

Анатолий тихо, изредка останавливаясь, словно припоминая позабытое, продолжал свой рассказ.

…Однажды, навестив приболевшую Елену Максимовну и уже направляясь через залу в переднюю, он приостановился у дверей кабинета Радомского, услышав громкий разговор:

— Ни за что!.. Я не отпущу вас!

— Поймите, я никогда не соглашусь быть вашей любовницей.

— Для вас я ничего не пожалею. Пусть это бриллиантовое ожерелье будет залогом.

— Отдайте его более сговорчивой. Негодяй, не касайтесь меня!