Степь ковыльная

— Врет, как блины печет! — восхищенно прошептал себе под нос старичок аудитор.

— Разрешите мне задать вопрос, ваше сиятельство? — скрипучим голосом сказал Сербинов. И, получив согласие Щербатова, обратился к Сергуньке: — Нам известно, что ты — друг Денисова, одних мятежных мыслей с ним.

— А вот мне это — никак неизвестно, — возразил Костин. — Правда, когда-то дружбу водил с ним, но за последний год как ножом отрезал.

У Сергуньки и впрямь положение было довольно выгодное: за последний год Павел для видимости держал его в отдалении от себя, поручая ему тайно лишь важные дела, требующие большой смелости: поездку в Черкасск, в Таврию, на север Дона… В восстании в самой станице Костин по настоянию Павла участия не принимал, против станичных богатеев не выступал.

— Ты знаешь, какие кары угрожают мятежникам? — зло спросил Сербинов.

— Без строгости с нашим братом нельзя, — ответил рассудительно Костин и добавил звонко: — Да только учил при нас офицеров генерал Суворов: «В людях разбираться надобно. При строгости и милость надлежит иметь, строгость без милости — сущее тиранство. Только трусы жестокосердны».

Имя Суворова прозвучало смелым вызовом в чинном зале, точно свежий ветерок ворвался в него.

Старичок аудитор от испуга выронил гусиное перо.

Щербатов беспокойно двинулся в кресле, приказал:

— Костин, отойди-ка к двери! — И шепотом спросил у Сербинова: — Какие улики у вас имеются?

— Никаких нет, ваша светлость, — печально развел тот руками. — Допрашивал я «дюжих» казаков из его станицы — Корытина, Милютина, Красова, но ничего касательно Костина они не сообщили. Однако же подозрителен он, весьма подозрителен! Надо бы придержать его под арестом, пока не закончится поход на Есауловскую. Разрешите сделать очную ставку его с Денисовым, Дерябиным и Карповым.

— Согласен, — кивнул Щербатов и, подозвав ординарца, распорядился: — Снимите с Костина кандалы!

Не верилось ему, что этот веселый крепыш, с озорным взглядом серых выпуклых глаз, радостно размахивающий занемевшими от кандалов руками, замешан в чем-нибудь серьезном.

— Приведите других арестованных, — приказал Щербатов.

Раздался звон цепей. Ввели скованных по рукам и ногам Павла, Федора и Дерябина — невысокого казака, худого, широкоплечего, с курчавой, уже седоватой бородой.

Дрогнуло жалостью сердце Сергуньки при взгляде на них, и все же он обрадовался: как-никак живы!

— Хорунжий Денисов! — вызвал Щербатов.

И когда Денисов, громыхая цепями, подошел к столу, окинул его внимательным взглядом.

Об этом вожаке мятежников он уже слышал от Иловайского. Подумал: «Черт возьми, называть его на „ты“ неудобно, хотя он и злейший государственный преступник… Все же офицер, к тому же георгиевский кавалер. Хорошо грамотен, начитан… Быть может, вежливое обращение побудит его к откровенности?»

— Вы, хорунжий, обвиняетесь в весьма тяжких преступлениях, — сухо, бесстрастным тоном произнес Щербатов, — в нарушении воинского долга, в подстрекательстве к избиениям и грабительству, в бунтовщических деяниях, клонившихся к поднятию восстания в Черкасске. Однако же ваше чистосердечное признание может смягчить кару. Признаете ли вы себя виновным?

— Не признаю, — глухо, ко твердо ответил Павел. — За что казаков насильственно переселяют на Кубань? За то, что мы, донцы, поддерживая славу предков наших, доблестно сражались с турками? Почему прошение об отмене того переселения, направленное через Сухорукова, не было доложено государыне?

— Дерзостные слова говорите, хорунжий, — спокойно сказал Щербатов, но в глазах его мелькнул мстительный огонь. Он обратился к аудитору: — Ведите подробную запись допроса.

Аудитор испуганно покосился и еще быстрее забегал пером по бумаге.

А Павел продолжал горячо:

— Скажу и о том, что вы называете грабительством. Мы лишили имущества лишь тех, кои нажили его, держа в кабале голь казачью. И не себе забрали то имущество, а роздали старикам, старухам немощным, казакам увечным, вдовам с детишками. По старой заповеди донской творили: вдовой казачке хоть щепку подбрось. Грабитель — тот, кто в свою пользу обращает достояние чужое, к примеру те, — высоко взметнулся голос Павла, — кои присвояют себе плоды тяжкого подневольного труда крепостных. А все ж бывали были, что и баре волками выли.

Судьи сидели с перекошенными лицами. Трусоватый Сербинов, злобно ощерив зубы, потихоньку отодвинул свое кресло от стола: «А вдруг набросится или плюнет в лицо?» Побледневший аудитор, высунув от усердия кончик языка, быстро строчил пером.

Щербатов подумал с ненавистью: «Да ведь это же прямая пугачевщина!»

А голос Павла продолжал звучать страстно и гневно:

— Да, я приехал в Черкасск, чтоб поднять здесь восстание. А что же иное оставалось нам делать? Ждать, пока войска к нам придут и всех, кто о воле помышляет, покарают и изничтожат?..

— Ну, все понятно, — небрежно промолвил Щербатов. — Свидетелей вызывать не к чему, — сказал он Сербинову. — Он сам себе подписал смертный приговор. — И снова Денисову: — Скажите, хорунжий, еще одно: вон тот, Костин, одного с вами поля ягода, одних мыслей и деяний?