Степь зовет

Калмен вчера увидел Зелду — она стояла грустная около палисадника. Он не стал ее расспрашивать — не в его привычке совать свой нос куда не следует. Зелда тоже ничего ему не сказала. Но Калмену и так все стало ясно. Была девушка здоровая, полная, веселая, а сейчас словно кукурузный будыль. Но кто мог знать? Когда Зелда выходила за Шефтла, тот был еще исправный хозяин, а теперь хозяйство его, как старая телега, разваливается. И жалко Шефтла, и зло на него берет. Уперся, как бык…

По правде говоря, и Калмена иногда берет тоска по собственному наделу, по собственным лошадям, по току у себя во дворе. Но все-таки, если бы ему сказали: «Шлойме-Калмен, живи, как жил раньше», — он, пожалуй, не согласился бы.

Конечно, от колхоза пока радости мало, но рядом ведь, в Веселом Куте, жизнь другая… А теперь уже и у Калмена повеселело на душе. Недаром прислали уполномоченную. Кто-нибудь скажет: «Девчонка, что она может?» Но Калмен в людях разбирается. Уж раз она, Элька, взялась — наведет порядок. Эта девушка — ого! — с понятием.

— Дядя Калмен, вам письмо! — закричал Иоська, Мегая в горницу. — Можно, я марку отклею? Я уже отклеил… Дядя Калмен, можно?

Сердце у Калмена екнуло. Накликал, кажется, на свою голову… И чего было вспоминать? Он взял из рук Нальчика письмо, осторожно надорвал конверт. Так и есть, от него, от Оксмана…

— Ну, постреленок, марку забирай, но никому не говори, кто тебе дал, и о письме промолчи, это будет наш с тобой секрет.

— Могила! — ответил Иоська. — Я к вам сегодня еще приду.

Он надвинул большую потрепанную шапку на уши и выбежал вон.

Калмен раза два перечитал письмо. Оксман недоумевал, что такой почтенный еврей, как Зогот, до сих пор не отозвался на его просьбу, и заклинал его во имя бога сейчас же выслать запрятанное добро.

Чего Оксман к нему пристал, как банный лист? Что он, один тут, на хуторе? Но все же Калмену приятно было, что ему одному доверяют. С тех пор, как Калмен живет на свете, он никого ведь не подводил… «Ну, еще одну заплатку, и валенки будут как новые».

С улицы донесся скрип полозьев. Калмен посмотрел в окно. На санях, нагруженных соломой, восседал Риклис. Отощавшие лошади шли медленно и непрестанно мотали головами, — видно, нашильники было плохо подогнаны и натирали им шею. Калмен положил валенки на табурет, накинул на плечи кожух и выбежал на улицу.

— Эй, подожди-ка!

Риклис натянул вожжи и недовольно обернулся к Калмену.

— Что такое?

— На своей лошади ты тоже так ездил? — запальчиво спросил его Калмен. — Погляди, как ты запряг! Поправь нашильники…

— Не морочь мне голову! — огрызнулся Риклис. — Тоже хозяин нашелся!

— А что же, ты хозяин? Кто так запрягает? — Калмен протянул руку к нашильнику.

— Не трогай! — рассвирепел Риклис. — Не твое дело, слышишь?

— Нет, мое.

— Брось! Я нервный, ты меня лучше не раздражай. Буду я еще посреди улицы лошадей перепрягать… Как же!..

— Перепряжешь. А то не поедешь…

— Ну и пусть! — И Риклис во всю длину вытянулся на соломе. — Я с саней не сойду, могу и здесь полежать. А ты… хочешь — перепрягай. Я не возражаю. Только побыстрее!

Калмен посмотрел на Риклиса из-под нахмуренных бровей.

— И что ты за человек, скажи на милость?

— Самый лучший в колхозе. — Риклис смерил Кал-мена взглядом с ног до головы. — Видишь, я первый получил солому. Тебе еще ничего не дали, а я уже получил и еще получу…

Калмен Зогот не сказал больше ни слова. Он молча перепряг лошадей и вернулся к себе во двор.

Риклис, довольный, что утер нос этому бородатому гордецу, натянул вожжи и, весело посвистывая, погнал лошадей вниз по улице.

Калмен Зогот еще долго не мог успокоиться. Руки у него слегка дрожали, и шило плохо слушалось его.

«Вот бесстыжая душа! Ни капли совести! Ну что ты сделаешь с таким…»

— Уже вечерело, пришло время поить лошадей. Калмен оглядел свои валенки, натянул их на ноги и, надев кожух, вышел из хаты.

— Дверь он не стал запирать. У них в доме замка не водилось. Зоготы чужого не возьмут, и у Зоготов никто ничего не утащит.

Во дворе, рядом с кучей навоза, валялись вилы.

«Опять Вовка бросил. Учишь его, учишь…» Калмен поднял вилы, отряхнул их от снега и отнес в конюшню. В закуте, вытянув рябую голову, замычала корова. Калмен погладил ее по гладкой шее, подбросил в корыто немного ячменной соломы и поспешил в колхозную конюшню.

«Новую заботу бог послал, — вспомнил Калмен о письме, — Оксмана выручай!» Он плюнул с досады. Ведь у Оксмана во дворе нашли полную яму сгнившего хлеба… Всякий раз, когда Калмен думал об этом, его брала злоба.

Если бы Оксман тайком продал хлеб, даже втридорога, Калмен Зогот, может быть, не стал бы осуждать его, хотя сам он этого никогда не сделал бы. Но собственными руками погубить зерно… Нет, этого он ему никогда не простит. Больше он об Оксмане и его письме думать не хочет.